Предсказание для адвоката
Шрифт:
Врач горько усмехнулась и развела руками.
– Да где же их найти, родителей-то? Все эти дети – отказники, а контингент мам и пап, сами понимаете…
– Конечно, – закивала шиньоном дама. – Алкоголики и наркоманы. Разве в нормальной семье может родиться ребенок-урод?
Новицкий заерзал на месте.
– От такого горя никто не застрахован, – пояснила врач. – Хотя, безусловно, если родители употребляют наркотики и алкоголь, появление больного ребенка – это правило, а не исключение.
– А все-таки таких родителей нужно публично казнить! – заявила дама. – Брать и стрелять прямо на площади.
– Мы живем в демократической
– Да, даже в демократической стране встречаются случаи, о которых можно прочитать разве что у Александра Дюма, – сказала заведующая. – Маленький подкидыш в корзине, как вам?
– Что, и такое бывает? – открыла рот дама.
– Бывает. Месяц назад получили. Маленький уродец в одежде из дорогого магазина и с тысячей долларов в конверте.
– Ни фига себе, состояние! – дама с шиньоном позволила себе забыть о своем служебном положении, настолько сильно было ее удивление.
– Он жив? – встрял Новицкий и тут же пожалел о своей несдержанности. Горячая волна затопила его, жар коснулся щек, лба.
– Жив пока, – отозвалась заведующая.
– Почему пока?
– Наш маленький Апрель (так ребенка назвала нянечка, которая обнаружила его на крыльце в корзине) очень серьезно болен. Обследование выявило у него не только внешнее уродство, но и другие врожденные аномалии.
– Апрель. Как это романтично, – брякнула дама с шиньоном.
– Но ему можно помочь? – спросил Новицкий. – Скажем, серьезная операция, лечение.
– Увы, то, чего не заложила матушка-природа, не всегда может исправить человек, – вздохнула врач. – Мальчик обречен.
– Да, может, это и к лучшему, – влезла дама. – Как ему жить-то с уродством, да еще и сироте при живых родителях.
– Замолчите вы, ради бога, – не сдержался Новицкий. – Ваша деревенская прямота здесь неуместна.
– Это всего лишь правда, – сказала дама с шиньоном, обидевшись.
С того времени Новицкий начал бояться ночи. Во сне ему часто являлся маленький Апрель. Иногда, в тиши загородного дома, когда его жена сладко спала, ему мерещился детский плач. Он вставал, на цыпочках выходил из спальни и шел по дому, прислушиваясь к ночным звукам. Кошмар стал привычным…
– Вот, пожалуй, и вся история, – проговорил Новицкий, и Дубровская первый раз на протяжении долгого рассказа осмелилась поднять глаза. Он выглядел потерянным. Перед ней сидел не тот Петр Иванович, которого она знала до сих пор: надменный, мелочный, язвительный. Это был измученный человек. Его возраст, казалось, давно перешагнул пятидесятилетнюю отметку. Между тем ему не было еще и сорока. Потухший взгляд, монотонная, как у автомата, речь и слабая дрожь в пальцах.
– Я проявил слабость и глупость, думая, что трагедия моей семьи может остаться в тайне. Я плохо соображал тогда. Это все стало для меня таким страшным ударом. Но злая ирония состоит в том, что, выставив ребенка из дома в тот холодный апрельский вечер, я обрек себя на большие мучения, чем было бы, если бы я оставил его у себя. Мы стали получать анонимные письма с требованием денег. Я был в замешательстве и не нашел никакого иного выхода, как поддаться требованиям шантажиста. Между тем его аппетиты росли, суммы запрашивались раз от раза все большие и большие. Промежутки между посланиями сокращались.
– А кто это мог быть? – спросила Елизавета.
Новицкий внимательно посмотрел на нее. Она не отвела взгляд.
Петр Иванович вздохнул и пожал плечами:
– Вы читали письмо. Конкретной подписи там не стоит. Мы платим деньги анониму.
– А вы не пробовали говорить со своей домработницей? Она первая, на кого падает подозрение. Вы не рассчитали ее?
– Нет. Не осмелились. Но проблема не так проста, как кажется на первый взгляд. Не забывайте, Серафима – соучастница того темного дела. А сколько их еще, возможных вымогателей, бог знает. Информация о беременности жены могла просочиться откуда угодно. Вспомните врача в медицинском центре, пластического хирурга, вездесущую прислугу, продавцов в детских магазинах. Я – публичная фигура, не забывайте. О, конечно, я соблюдал осторожность! Я никому не говорил о предстоящем пополнении в семействе, а сама Лара этой темы избегала как черт ладана. Она носила модную одежду, и я уверен, никто из близкого окружения не догадывался. Ну, стала она слегка полнее – но это не портило ее. Что касается физической формы, Лара выглядела превосходно – никаких пигментных пятен, отеков. Ее насыщенная вечеринками жизнь, за которую она так отчаянно цеплялась, поддерживала жену в тонусе. Ну а на позднем сроке она уже была в нашем доме за городом. Я уволил всю прислугу, оставив только Серафиму. Она готовила еду, прибирала, покорно сносила вздорный нрав Лары, которая к концу беременности стала невыносимой. Я запретил ей визиты, впрочем, она и сама не желала никого видеть. Гулять она выходила поздно, когда на землю уже ложились сумерки. Наш собственный парк стал для нее замечательным убежищем. Но кто знает? И у деревьев есть глаза. Правду знаете вы, и, похоже, не вы одна. Взять ту же Эмму…
– Да, так что же Эмма? – вклинилась Лиза. Она давно уже собиралась вывести разговор на интересующую ее тему, вот только подходящего предлога не было.
– Эмме удалось все узнать.
– А вы не думаете, что она была той самой вымогательницей? Ведь последнее письмо от анонима вы получили в день похорон Эммы. Если взять временную поправку на доставку почты…
– Абсурд! – прервал Лизу Новицкий. – Зачем обнародовать те сведения, которые сами по себе являются источником дохода? Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?
– Но ведь зачем-то она вынесла вашу историю на публику?
– Искать логику в поступках Эммы – это все равно что добывать из навоза бриллианты, – в сердцах заметил Новицкий. – Это была чрезвычайно эксцентричная особа, обожающая внешние эффекты и игру на публику. Мне даже кажется, что она была не совсем нормальна.
– Тем не менее ей удалось раскопать не одну грязную историю, – заметила Лиза. – Вы не находите, что она была права и во всех остальных случаях?
– Кто ее знает? – отозвался Новицкий. – Она за это поплатилась – это единственный факт, который можно констатировать, вне всяких сомнений.
– И вы думаете, она получила по заслугам?
Это был провокационный вопрос. Лиза затаила дыхание.
Новицкий усмехнулся:
– Вы кажетесь самой себе весьма загадочной, Елизавета Германовна. Не хотите ли спросить прямо: не я ли убил бедняжку Эмму, чтобы сохранить в тайне рождение своего больного сына?
Дубровская почувствовала себя неловко. Ей всегда казалось, что ее скрытые намерения невозможно просчитать. Конечно, этот вопрос ее интересовал, но задать его Новицкому в лоб было бы… как это… не совсем удобно, что ли?