Предсказание прошлого
Шрифт:
Оглядевшись, я обнаружил, что зал почти опустел. Вокруг виднелись лишь смуглые цыганские лица. С перепугу цыгане так вращали глазами, что только белки сверкали. Буфетчик выбрался из-за стойки и направился к телефону. Тибор Чурайя, могучий, седоватый, преградил ему дорогу.
– Не звоните, – сказал он. – Ничего не случилось. А с Дежо мы сами разберемся.
Хозяин заколебался.
– Он его не хотел убивать, просто куражился, – сказал один из цыган. – Он с ним и обращаться-то не умеет, нашел его…
– Где? – быстро спросил я.
– Да у вас же под ступенькой, – укоризненно буркнул цыган. – В ту ночь, когда там спал. Услыхал, кто-то доску
Зал вокруг меня закружился в диком цыганском танце. Хозяин подошел ближе и толкнул меня плечом.
– Эта штука ваша? – прохрипел он.
– Да. – Вокруг меня все продолжало кружиться, кроме черного кусочка металла под ногами. Наклонившись, я поднял его.
– Убирайтесь! – Клетчатое плечо шаг за шагом теснило меня к двери. Я не сопротивлялся. Смуглые лица смотрели на меня молча. И лишь единственное, маленькое, цвета кофе с молоком, говорило со мной огромными темными глазами. Я знал этот взгляд и понимал его. Выбежав из ресторана, сел в машину и как сумасшедший помчался вниз к Влтаве. Не было еще и восьми часов, а на черном небе – ни одной звездочки.
Стройка уже обезлюдела. Я обошел домик со слабой надеждой, что Лукаш в целях конспирации поджидал меня в кустах, да там и заснул. Но я лишь вспугнул своего кролика. Войдя в дом, я включил свет в комнатке, прихожей и оставил дверь распахнутой настежь. Взял ключ от конторы. Спустился вниз и, не жалея батарей, включил фары. Это было совершенно бессмысленно, но я внушал себе, что мальчик мог сбиться с дороги и угодить в какую-нибудь яму. В том, что он придет, я не сомневался. Обо всем остальном просто запретил себе думать. Любая другая мысль была слишком страшной.
Войдя в контору, первым делом набрал номер Эзехиашей. В трубке долго слышались длинные гудки; положив ее, я снова набрал номер. На другом конце трубку никто не поднимал. Я выудил из памяти еще один номер, четырехзначный, легко запоминающийся, по которому мне надо было позвонить еще полчаса назад.
Сунул палец в телефонный диск и снова заколебался. Об этом мне придется сожалеть всю оставшуюся жизнь.
Я повесил трубку и вышел.
В полосе света, которую фары моей машины бросали на панельную дорогу, бежала маленькая фигурка с отливающей серебром головой. От невыразимого облегчения даже слезы навернулись на глаза. Меня как на крыльях понесло навстречу этой фигурке. Я схватил мальчика на руки, как маленького. Прижался своим лицом к его лицу. Оно было влажным, я почувствовал запах детского пота.
– Пустите меня! – упирался Лукаш. – Чего вы дурите?
Я поставил его на землю, но не отпустил.
– Лукаш, где ты был? Что это тебе вздумалось? Почему не дождался меня? Ведешь себя как маленький… – пытался я за суровым тоном скрыть свою растроганность.
– Это вы себя ведете как маленький, – отрезал он и протянул мне грязный измятый конверт. Я взял его. Вот оно. Так это оказалось просто, что всех нас, должно быть, поразила слепота. Меня, Йозефа и нашего умного и хитрого доктора Иреша.
– Я взял его у Ольды, – сказал Лукаш. – Он меня застукал и побил. – Заглянув ему в лицо, я увидел, что он плачет. Я снова схватил его и прижал к себе.
– Лукаш, что с тобой? Он сделал тебе больно? Где у тебя болит?
На этот раз мальчик не упирался. Прижавшись ко мне, безутешно разрыдался.
– Бабушка умерла. Почему вы мне об этом не сказали? Вы ведь знали. – Лукаш причитал жалобно, как брошенное дитя, каковым он, собственно, и был.
– Потому
– Вы не трус, – сквозь стиснутые зубы процедил он. – Это Ольда – баба. Бил меня, а сам боялся. От него ничего не стоило убежать. – Лукаш поднял ко мне бледное личико, на котором в ярком свете фар отчетливо проступали веснушки.
Я опустил мальчика и погасил фары. Голос Лукаша из темноты прозвучал, словно писк сонной птички.
– Ходил по разным делам. – Она сделала негодующий жест, но я продолжал: – Ездил посмотреть на строительство кооператива. На эту вашу дешевую, почти готовую квартиру.
Она склонила голову и закусила губу. Потом исподлобья виновато взглянула на меня.
– Молчите? – сказал я. – Правильно делаете. Вы нагородили уже слишком много лжи.
Глубоко вздохнув, она покачала головой.
– Нет. Просто я не всегда говорила вам правду до конца, но…
– Вы лгали во всем с самого начала. Время от времени в ваших словах проскальзывала капелька правды, ровно столько, чтобы я верил, что и вы, так же как я, движетесь на ощупь. Пускали в ход любое средство, чтобы ослепить меня, но забыли об одном…
– Я вас не понимаю, – вырвалось у нее.
Я вытащил из кармана письмо, которое Лукаш украл для меня у Ольды, и показал ей. В нерешительности она вынула бумагу из конверта и принялась читать то, что недавно прочел я.
Милый брат!
Мне жаль, что ты снова высказываешь недоверие. Можешь вернуться когда угодно, и я заплачу тебе свой долг тем способом, о котором мы договорились во время твоего последнего приезда на родину, то есть выплачу половину нынешней продажной цены виллы. Я не скрываю, что не считаю разумным продавать недвижимость, цена которой с каждым годом растет, поэтому рад, что ты не торопишься с возвращением. К этому моменту дети, вероятно, решат свои проблемы с жильем, а мы вернемся к тому, о чем договорились, когда перед своим отъездом ты мне доверил земельный участок и золото. Тогда это выглядело как бескорыстный жест – ты уезжал с пустым карманом. Но я-то был владельцем участка только на бумаге, а за золото я и моя семья во время войны могли поплатиться жизнью. И ты не должен быть на меня в обиде, что когда в конце концов я начал строиться, то не подумал о квартире для искателя приключений, который бог знает где ведет веселую жизнь, в то время когда я до изнеможения работаю и надрываюсь. К тому же я тогда считал, что сумею когда-нибудь выплатить тебе весь долг целиком без затруднений. И не моя вина, что сегодня это невозможно.
Надеюсь, этого письма будет достаточно как расписки. Как ты хотел, дети тоже поставили свои подписи.
Прага 14. 10. 1965
Антонин Эзехиаш
Олдржих Эзехиаш
Гана Эзехиашова
Она дочитала письмо, но головы не поднимала, рука ее опустилась.
– Какое жестокое разочарование вы пережили, когда отец позвал вас подписать это. Вилла была последним, что оставалось у вашей семьи. Вы росли в условиях, которые удавалось сохранить, пока был жив ваш отец. Через несколько месяцев после визита брата – в шестьдесят пятом году, – отправив ему это письмо, ваш отец умер. А вы вышли замуж за Томаша.
– Да. – Она подняла на меня темные, как лужицы жидкого асфальта, глаза. – Я тогда была глупой восемнадцатилетней девчонкой. Я любила его.