Предвестники табора
Шрифт:
Перфильев встал.
— Мне надо идти.
— A-а! Тогда и я, я тоже пойду, нам по пути.
— Ну как хотите.
…………………………………………………………………………………………
Каждый раз, когда Родионова выходила на проездную дорогу, ее тело принимало одно и то же положение: плечи подавались назад, живот, напротив, выпячивался, а руки упирались в бока; икры, пониже закатанных синих штанов, сильно напрягались; взор устремлялся вдаль, стараясь выловить что-нибудь примечательное. Этим «что-нибудь» на сей раз оказалось следующее: Геннадий частенько варил на окраине своего участка, чуть ли не на дорогу выкладывая всякие разные штыри и железяки, — так что маску, надетую на присевшего человека, или искры, летевшие от сварочного аппарата, всегда можно было увидеть
— Вот! Он здесь! Видали сварку? Слава, что не уехал. Я правда, конечно, видела его сегодня утром, но он же знаете какой! Может в мгновение ока отчалить — и Бог знает, сколько дней его потом ждать. На работу если особенно. Он же поблизости живет, километров двадцать, так знаете, какой шустрый — может обратно вернуться в тот же день, а может так, что и неделю не будет вовсе — правда, на моей памяти это всего один раз было. И жену тоже здесь не оставил тогда, представляете? Но в общем, если отчалит, то, конечно, все равно скоро вернется, но я ведь его уже два раза просила трубу заварить, а он хоть бы «хны» — не потому что безответственный человек — я не это хочу сказать, вы только не подумайте, — просто ему нужно обо всем напоминать, что его собственного хозяйства не касается. Понимаете, да? Он же и не обязан эту трубу заваривать. Не на его же она участке лежит, на пестряковском, — Родионова ткнула пальцем на дом, который стоял против дома Макса Кириллова, большой, белокирпичный и с многочисленными узорами, однако сразу видно нежилой — в отверстия для окон были вставлены ржавые железные листы; между прочим, Макса Кириллова, Сержа, Пашку и всех прочих чаще всего наказывали за одну и ту же провинность — если они переиграли уже во все, что только можно было, то, что называется «на закуску», устраивали весьма шумное развлечение — начинали кидать камнями по окнам пестряковского дома; звон поднимался такой, что продолжалось это всегда очень недолго — кто-нибудь из взрослых непременно выбегал с соседних участков, чтобы, отругав своего отпрыска, загнать его домой. Труба лежала тут же, в канаве, возле дома; средняя по толщине — в такую лезть и правда опасно, можно застрять как пить дать, но «детское лазутчество» всегда убивает любую опасность наповал.
— Но Пестряков-то вообще здесь раз в год появляется! Ему все до фени — у него, я слышала, какая-то другая дача есть… А вы, кстати, ничего об этом не знаете?.. Ну ладно… Генка мог бы даже деньги с меня потребовать, но я об этом помалкиваю. Главное, не давить на человека. И все ж таки кому могла прийти в голову такая идея — по трубе лазить! А впрочем, я догадываюсь, это все этот фантазер, сочинитель. Ну вы знаете, о ком я, о Мишке Левине. До чего же противный парень! Чего ему только в голову ни придет! Я говорила, что не уверена, видела ли наводчиков или еще кого, — и председателю сказала, и вам тоже сегодня. Но когда я их только-только увидела — в самое первое мгновение, я хочу сказать, — то даже не была уверена, что это и чужие, — это муж сразу уразумел, что чужие, а я нет, не разглядела. Только когда он мне сказал, я и поняла, а так знаете, я подумала, кто это? Мишка со своим двоюродным братом. Максимом Кирилловым. Ей-богу, так мне показалось. (Они ведь туда и ходят часто, к лесу. А теперь что-то там и строят). И я вам честно скажу, я бы не удивилась, если этот Мишка был бы к ограблениям причастен, слышали?
Как только она это произнесла, из-за желтых «Жигулей», стоявших возле ее дома, высунулся седой мужичок с красным лицом и напряженными серыми глазами; над капотом показался краешек его фиолетовых спортивных штанов.
— Да замолчи ты, наконец, а! — мужичок сказал это сдавлено, в крайней и очень нервной досаде; стало ясно, что он слышал каждое слово этой тирады, все сдерживался, но сейчас его терпению наступил конец.
Родионова мгновенно перестроилась:
— Ладно, пошлите уже, — и пихнула Перфильева локтем.
Она двинулась вперед, и мужичок мгновенно исчез за машиной. Перфильев хоть и последовал за ней, но
Геннадий приваривал арматурные прутья — друг к другу; теплое шипение выплевывало на дорогу искры, которые тухли, не успев приземлиться.
Сидя возле самой канавы, Геннадий при приближении людей поднял маску и безо всякого приветствия сказал:
— Через два года. И еще два дня.
— Что?
— Приду и заварю — через два года и два дня. Устроит это тебя? Наверное, нет. Но раньше не получится — моя жена нагадала на картах, что у нас в поселке назревают какие-то перемены… они меня и задержат.
— Перемены? Что еще за перемены?..
Родионова стояла в нерешительности; Геннадий на ее вопрос не отвечал.
— Ну так пойди, завари трубу, пока не наступили.
Он покачал головой.
— Не могу. Придется тебе следить за своим внуком, чтобы не лазил по этой трубе. Жена нагадала, что через два года и два дня заварю — значит, так оно и должно быть. Если она заподозрит, что ее предсказания ни черта не сбываются, она может развестись со мной. Ты же знаешь ее! И эти ее… флюидные примочки.
Этим словосочетанием Геннадий объединял странности своей жены — все разом.
Делать было нечего. Родионова подошла ближе и поинтересовалась:
— Что же она там нагадала? Расскажи-ка поподробнее!
«Суеверия — черт с ними! Это ерунда все! Но Родионова… с ней не жди пощады от сюрпризов. А там ведь и не только она. Если Лукаев прав, и Мишка с Максом действительно кидали по его дому, — значит, они вылезают на улицу среди ночи. Да и играют с фонарями — он говорил. Выдумывает? Он способен на выдумку, но зачем ему это выдумывать?», — ей-богу, Перфильев на сей раз был готов отступить…
И все же этого не сделал — прежде всего, потому, что ему нечего было предложить взамен, никакой другой наводки. Он видел этих ребят, которые стояли теперь перед ним, и так над ним насмехались, — что же будет, если обнаружится, что он явился «с пустыми руками». Выставить себя дураком — на это Перфильеву было наплевать, «но они могут подумать, будто я что-то против них замышляю… Чертовы тупари!»
В следующие десять минут он во всех подробностях дал описание лукаевского участка — Перфильеву еще пришло в голову, что можно было бы беспристрастно описать ситуацию, соседей и пр. — «и потом уж пусть Федор и Митек сами решают, стоит идти на это или нет», но в результате не рассказал и этого — в самом начале, а предупредил их, только когда уже все по сути дела было решено и когда они не восприняли бы эту информацию, как реальную опасность. «А, была не была! Как-нибудь рассосется! Выкручусь, если что!»
— Этот лысый хрен ничего не заподозрил? — спросил Федор по окончании рассказа.
— В каком смысле? Что он мог заподозрить? — Перфильев посмотрел на него.
— Что ты вынюхивал у него дома?
— Нет, конечно. Он меня сам к себе позвал.
— А с какой стати ему тебя звать?
— Я наводчиков ловил. На проезде… не понимаешь, да? — Перфильев едва заметно ухмыльнулся, — я наводчиков ловил, которые вам помогают.
Митек выпятил голову; он опять улыбался, и глаза его просветлились.
— Чё-чё он там сказал?
— Он наводчиков ловил, — «пояснил» ему Федор.
Очередной взрыв хохота. Федор и Митек пребывали в таком экстазе, что едва ли не принялись улюлюкать.
— Ну ладно, ладно, заткнитесь уже!
— А ты нам рот не затыкай, слышь? — огрызнулся Федор, перестав смеяться.
— Шутки шутками, а я эту феньку про наводчиков стараюсь поддерживать. Для безопасности… для безопасности. Но вы думаете, кто ее изобрел? Родионова, естественно. Я это к тому говорю, что она все сечет из своего окна; вы будьте осторожны. Она такая… хитрая стерва. Чего увидит, домыслит с три короба. Хотя, по большому счету, мне это пока только помогало. Поможет ли вам?