Предвестники табора
Шрифт:
Становится ясно: в следующем кону уже мановение Хадсона будет предшествовать ставке, — стало быть, он полностью овладеет игрой.
Тотальное порабощение, неизбежность… Но откуда же, в таком случае, этот неуловимый оттенок утопической подлинности, которым проникнуто каждое движение на экране?.. И каждая деталь этой залы и всего, что виднеется за ее пределами, детали деталей?.. Откуда мне известно, что этот розовый куст, в который упирается одна из настежь распахнутых дверей, с приближением
Рулетка вдохнула в меня способность предугадывать будущее.
Я готов бороться.
Крупье наклоняется к Хадсону и говорит так, чтобы только он мог его слышать, почти на ухо, но это, пожалуй, лишняя предосторожность, поскольку все слишком увлечены игрой.
— Мистер Хадсон, еще один человек вступил в игру. Вы заметили?
Зрителю, разумеется, слышно все.
— Да, — коротко отвечает Хадсон.
О ком идет речь? О Стиве Слейте? Нет.
Если бы Стив Слейт вот так вот запросто материализовался перед Хадсоном, тот сразу же забил общую тревогу, ибо Хадсон, конечно же, знает своего главного врага в лицо, и никакая конспирация, вроде грима, парика или накладных усов ни за что не уберегла бы Слейта от разоблачения.
На сей раз мне самому придется выкручиваться — без помощи Стива Слейта.
На экране мужчина лет тридцати пяти в черном смокинге; рыжая эспаньолка упирается в черную бабочку; губы красные, толстые, часто приоткрывающиеся; под серыми, близко посаженными глазами скопление веснушек.
На лице Хадсона ни тени беспокойства; ни одна черта не изменяет своему заранее выверенному плану. Только взгляд, став еще более значительным, чаще задерживается именно на рыжем мужчине, а не на ком бы то ни было еще.
Хадсон ждал его прихода; губы озаряются чуть заметной улыбкой — словно кто-то едва-едва потянул за их краешки с обеих сторон.
Должно быть, это очередной наркокурьер, — по сюжету «Midnight heat», многие миллионы долларов заработаны Хадсоном именно на наркобизнесе.
Хадсон не окликает его по одной-единственной причине — тот собирается сделать ставку, — значит, нет, нельзя окликать ни в коем случае; Хадсон слишком умен, чтобы позволить этакой случайности нарушить невидимый, тайный контроль, воцарившийся над игровым столом.
А мужчина: обнаружил ли он присутствие Хадсона? Этого я точно сказать не могу, но, как бы там ни было, своеобразная ситуация выжидания играет мне на руку: пока имя мужчины не озвучено (все остальное, к нему относящееся, особого значения не имеет), я могу постараться перетянуть его на свою сторону, взять под свой собственный контроль, — против контроля Хадсона.
Это психическая война.
Последние
Я воображаю, будто по его щекам неторопливо стекают и ниже, по обе стороны от эспаньолки заворачиваются в вязи желто-синие неоновые отблески.
Далее: только его руки — крупным планом, — нетерпеливо сжимающие фишки, — куда ставить? Указательный палец правой руки постукивает по верхней фишке, как раз в то самое место, где выгравировано ее достоинство, — 100.
На неоне отсутствуют наклейки.
Войдя в фильм, я резко оглядываюсь по сторонам, — видимо, поддаваясь, внезапному осознанию: ага, мне же совершенно неизвестны правила игры, я должен только поставить на число и цвет — один раз, всего одна попытка; не угадал — и все пропало.
Стало быть, я искал помощи?
(У людей, которые находятся за столом? Какая от них польза, черт возьми, если они сами давно порабощены?)
Почему «искал»? Ты до сих пор ищешь…
Нет, нет, все, остановись, успокойся, стоп!..
Да, еще остается шанс к самоуспокоению: «Я просто принялся инстинктивно вертеть головой, войдя в чужое тело, в иную среду», — как ныряльщик. Самоуспокоение — как же без него! Мать любит повторять, что мысль материальна, а значит, если допустишь до себя хотя бы каплю неуверенности, это может обернуться полнейшим провалом, катастрофой…
(Моя мать, вот как! Даже теперь, в мире фильма нельзя спрятаться от себя!)
Выходит, я сам должен сконцентрироваться, чтобы определить выигрышную комбинацию, — комбинацию числа и цвета, — подобно тому, как концентрируешься на игральной карте, определенной, например: «Семерка пик». Затем подходишь к колоде, лежащей на маленьком стеклянном столике, под зеркалом, — карта все так же не изглаживается из твоего сознания, ты даже чувствуешь напряженные извилины, — поднимаешь вверх, на уровень шеи случайную часть стопки и видишь отражение в зеркале: вот она, семерка пик.
Ты вытащил то, что хотел!
На деле же ничего подобного никогда не выходит. («Нет, об этом ни в коем случае нельзя теперь думать», — снова подсказка моей матери).
Сейчас не время концентрироваться на том, чтобы вытащить определенную карту или, что то же самое, на выпадении числа на рулетке, — это ты будешь делать, когда крупье запустит ее.
Сейчас — твой выбор.
Неужели же никакой подсказки, и я должен просто ткнуть воображаемым пальцем — и все?