Предвестники табора
Шрифт:
— Шарф из парусины! — воскликнул я, как только это увидел.
— Почему — из парусины? — удивленно осведомился Мишка.
— Ну… не знаю, почему. Из парусины — и все.
Он посмотрел еще раз на свое творение, потом кивнул и согласился:
— И правда из парусины, верно.
На купюре в пять экю из флагов была сложена цифра пять и слово «экю», написанное по-английски.
Всего Мишка нарисовал четыре купюры: 1 экю, 5, 10 и 20.
Что же касается «побед и поражений прошедших дней», Мишкиному «методу» суждено было по-настоящему сразить меня (разумеется, на прорисовку этих деталей он потратил
— Что это, как думаешь? — Мишка ткнул пальцем в оборотную сторону пяти экю.
— Ну… похоже на окно, — отвечал я, хотя, конечно, заподозрил подвох.
— A-а!.. Я так и думал, что ты скажешь «окно». Но даже если и так, что, по-твоему, это за окно? «Окно в Европу»? Визуальное воплощение? Потому что речь об экю — общеевропейской валюте?
— Не знаю… нет. Скорее это, — я сделал кивок подбородком, — Олькино окно.
— Хм… — Мишка усмехнулся, — возможно, и так… — он понизил голос и придвинулся к самому моему уху, чтобы Олька не услышала, — а возможно, это то самое окно, возле которого Стив Слейт не так давно дрался с вором… ну ты помнишь. И потерпел неудачу. И это символ.
— Символ?
— Да, — Мишка перешел совсем уже на шепот, — горечи его поражения…
— Эй, у вас какие-то секреты, господа? — окликнула нас Олька.
Она перебирала колоду из пятисот карт — видимо, чтобы выбрать из нее обыкновенную колоду, в которой ничего не потеряно, из тридцати шести.
— Извини… ты закончила?
— Что? Делать кормежку для «Орленка»? Полчаса назад, если ты не заметил.
— Еще пять минут и пойдем. Так вот, о чем я говорил тебе, Макс… Никто из посторонних не догадается, что это то самое окно… когда будет рассматривать купюру. Скорее уж подумают, что это «Окно в Европу».
— Я понимаю.
— И это хорошо. Это правильно. Так и надо.
— Да? — переспросил я.
— Ну… — Мишка слегка смутился, — не совсем.
Он рассмеялся. Затем продолжал:
— А если честно, любая предсказуемая реакция меня нисколечки не интересует. Вот ты, например. Ты же не сказал «Окно в Европу». Это уже означает, что в тебе нет этого… моментного восприятия. Стереотипа. Ты назвал окно этого дома. Выходит, решил, что я срисовал его? Я-то думал… ты все же скажешь иначе. Я даже так думаю, ты должен сказать иначе, но просто… — он прищурился, и дальнейшие его слова звучали, как постепенно озаряющая догадка, — не хочешь говорить?.. Пожалуй, так. О каком-то своем поражении, которое сегодня потерпел.
— Я-я…
— Нет-нет, я не имею в виду, что ты что-то стараешься утаить. Ничего подобного. Сам-то ты, конечно, думаешь, что сказал все, но на самом деле это далеко не так. Твое подсознание потерпело сегодня поражение.
— В каком смысле? Я не понимаю.
— Я думаю, ты хотел сказать не «окно», но… балкон?
— Что?
— Ты хотел сказать балкон?
— Я не знаю… я…
— Здесь отсутствует перспектива. Поэтому, наверное, ты принял это за окно. Проем, ведущий на балкон. И видишь этот ряд деревянных столбиков внутри… это же не рама, но парапет. Что ты на меня смотришь? Тут должно быть что-то еще?
Я молчал. В изумлении.
— Теперь Стив Слейт испарился — тебе придется справляться самому. Это уже
Сон.
— …мир. Мир твоего детства, — Мишка улыбнулся, на сей раз, спокойно и мудро; и безо всякого лукавства.
— Что еще должно быть здесь? — продолжал он спрашивать.
Не знаю, как это вышло, но, несмотря на то, что я был совершенно сражен Мишкиной догадкой, я вдруг бросил взгляд на Ольку. Случайно. Как она смотрела на моего брата в этот момент! Будто он был «человеком в пустой комнате».
— Может быть, море?
— Что?
— Я знаю, ты любишь море. Но я и нарисовал его.
— Где? Я ничего не вижу.
— Ну… можно сказать, нарисовал. Я знаю, за этим балкончиком должно быть море. Взгляни на небо. На эти облака. На эти отражения между ними. Какого они цвета?
— Изумрудного?.. — я таращил глаза на Мишку.
— Возможно… ты любишь море и хочешь отправиться на остров к Стиву Слейту, да? Вот видишь, я снова о нем вспомнил, а ведь мы договаривались обходиться без него… пока что, — он опять улыбнулся — слегка, — тропический остров… пройдет лет пятнадцать, и ты многое переосмыслишь, остальное — забудешь. Пятнадцать лет — это большое время.
Время. Взгляни на время.
— Но потом… потом, возможно, ты вспомнишь все снова.
— Почему ты так говоришь?
— Не знаю, я просто фантазирую, — честно признался он; пожал плечами, — что дальше? Я имею в виду, что ты видишь на купюре? Этот цвет, видишь? Рубиновый с топазом.
Четырехконечный отблеск.
— Что это может быть? Попробую угадать… пурпурный циферблат с золочеными…
— Нет, не надо, прошу тебя! — меня бил озноб.
Я резко встал.
— Что?.. Ну ладно, хорошо, не буду, — удивленно отозвался Мишка, — что-то не так?
Наши взгляды встретились. О Боже, он спрашивал меня абсолютно искренне!
Мишка отдал мне все четыре купюры, — в подарок, но, в то же время, и на важное государственное хранение. «Сейфа нет, но мы используем тебя, вместо сейфа. Нашему государству положено начало. Задел. И завтра мы обязательно продолжим — думаю, займемся разработкой законов».
Я отправился домой, чтобы заложить их в какое-нибудь укромное местечко, и все изучал каждую деталь купюры, почти уже с восторгом: ну чего я так разнервничался, правда? Пять экю… окно на оборотной стороне. Это самое обыкновенное окно, вовсе оно не походит на балкон. И то, что Мишка как будто бы угадал мой сегодняшний сон, — на самом деле, ничего он не угадал, это простое совпадение.
Однако в моей голове вдруг запищал неумолимый голосок:
Но как же эта совершенно точная и, потому, просто невероятная догадка с пурпурным цифер…
— но оказался внезапно оборванным: проходя мимо дома Широковых, я заметил на участке Пашку; остановился посреди дороги, показал нарочитую улыбку, очень зубастую и очень деревянную. Взял купюру в пять экю пальцами обеих рук, с двух противоположных сторон (остальные купюры спрятал в карман штанов), приложил ее, едва ли не натянул на подбородок. И стал ждать, пока Пашка случайно обнаружит мое присутствие.