Предвестники табора
Шрифт:
Помню, я выкрикнул:
— Это просто отвратительно! Необходимо это искоренить.
— Гораздо эффективнее поставить людей в такое положение, чтобы им ничего не оставалось, кроме как соединить творчество с узкопрофильной деятельностью, — отреагировал Мишка, — чтобы это и был единственный способ заработать. И чтобы, в то же время, это доставляло им удовольствие.
Серж с недоверием покачал головой.
— Это невозможно сделать… чтобы всем? Нет…
— Ха-ха… это как посмотреть. То, что я придумал, решает проблему.
Все
Все, конечно, после такого заявления опешили.
— Как так? — спросил кто-то из нас.
— Да так же! — упиваясь нашим недоумением, Мишка так и подскочил на месте и в полном экстазе принялся крутить ручкой перед искривленным лицом.
Совершенно неподражаемая улыбка-маска!
— Отказаться они от этого не смогут, потому что тогда помрут с голоду! Неужели вы не видите, что эта просто гениальная фишка. Кажется, это узкопрофильная деятельность, специализация. А на самом-то деле, живопись — это огромный мир, постигая который человек приобретает важную добродетель — разносторонность.
— Это идея мне нравится, — признала Олька.
— Нет, подожди-ка, я не понимаю… — вступил Серж, — деньги всегда печатаются по образцам…
— В том-то и дело, что теперь не будет никаких образцов, — в восторге перебил его Мишка.
— То есть, все будут рисовать купюры, как им вздумается? Любого достоинства?
— Нет, вот здесь, конечно, мы выставим ограничения. Думаю, максимальное достоинство купюры — сто экю. Вообще говоря, возможные достоинства будут устанавливаться законодательно.
— Нет, а… ну ладно, и дальше что?
Все будут проявлять максимальные старания в рисовании экю, потому что если художественные достоинства окажутся неудовлетворительными, купюра к обмену допускаться не будет.
— Кто же объективно это оценит? — спросил Серж.
— Государственная комиссия, конечно, — важно ответил Мишка, — верховная власть.
— Все будут рисовать одни стольники, чтобы побыстрее разбогатеть, — заметил Димка.
И тут Мишка озвучил еще один тезис:
К художественным достоинствам купюр большего достоинства предъявляются большие требования, и наоборот.
— Это и решит проблему, — заключил Мишка.
Пауза.
— Я все-таки… не понимаю, как эта система может изменить людей в лучшую сторону, — сказал, наконец, Серж, — я прямой связи не вижу.
— А вот в том-то и дело, что здесь ее нет. Любые меры, направленные на нейтрализацию конкретного недостатка, оказывают на человека воздействие поверхностное и не меняют его коренным образом. Иное дело фундаментальное воздействие — меняется само сознание человека, его мировоззрение, отношение к жизни.
— Люди будут только и делать, что рисовать деньги, — Серж говорил утвердительно и, по всей видимости, стараясь поймать Мишку на какой-нибудь логической неувязке.
— Люди будут посвящать себя творчеству — то количество времени, которое сочтут нужным.
— Все станут одухотворенными и добрыми.
— Ну…
— Нереально, — заявил Серж, — обязательно найдется кто-то, кто выбьется из общей массы.
— И не один, — поддакнул Пашка.
— Точно. И не один.
— С этим я, конечно, согласен.
— Здесь-то мы и будем делать внушение. А возможно и… — Серж многозначительно постучал кулаком правой руки о ладонь левой.
— Нет-нет.
Серж поджал губы. Мишка продолжал:
— Воздействовать мы будем гуманно и опосредованно. Как это будет выглядеть на практике? Приведу пример. Предположим, нам не нравится, как ведет себя какой-то конкретный человек. Разумеется, мы должны дать понять, что не удовлетворены. Но как это сделать? Не напрямую, потому что это может вызвать конфликт… — Мишка перевернул страницу в тетради, — …я здесь даже записал способ — на мой взгляд, совершенно потрясающий… Мы более внимательно начинаем относиться к творчеству человека, которого хотим изменить. К его купюрам то есть.
— Он это почувствует и вынужден будет подчиниться нашим требованиям, — сказал Серж.
— Нет, еще тоньше… Каким требованиям? Напрямую мы ничего не будем говорить. Мы назначаем вспомогательную литературу о живописи, которая должна помочь ему состояться как художнику — так мы скажем. Затем просим его высказать какие-то свои соображения о прочитанном. Он высказывает. «Нет, — говорим мы, — на самом деле ваша позиция неверна». И излагаем иную. Затем прибавляем ко всему прочему, что люди, которым свойственна его — неверная — позиция, присущи также кое-какие негативные качества: первое, второе, третье… называем те как раз, которые нас в нем и не устраивают. Они-то, мол, и препятствуют тому, чтобы правильно оценить творчество вообще и живопись в частности.
— То есть мы делаем намек.
— Именно. В результате же человек поймет, наконец, что ему следует измениться — сам. А свобода его никаким образом при этом нарушена не будет.
— То есть это тактика придирок, — установил, наконец, Серж.
— Повышения требований — я сказал.
— Нет, я не верю…
— Во что? — осведомился Мишка уже с вымученной интонацией; тряхнул тетрадью, которую сжимал обеими руками.
— Прямо так уж люди тебя послушают и изменятся — по мановению волшебной палочки. Если хочешь изменить человека, надо действовать на него более жестко, — продолжал Серж, — вот, к примеру, моя бабка. Ее ничего не изменит, пока ей молотком по голове не постучать.
— Но это противоречит основам гуманизма, — возразил Мишка, — вся соль нашего эксперимента…
— Я все прекрасно понимаю. Я просто не вижу, какими средствами ты собираешься подчинить себе людей.
— Не подчинить, но повести за собой, — заметил Мишка.
— А это он умеет, — ухмыльнулась Олька.
— Государственный кодекс решит все проблемы, мне кажется. В соответствии с ним и ты, Серж, между прочим, будешь выполнять свои… полицейские функции, — думаю, Мишка собирался сказать «охранные функции»; слово «полицейские» пришло ему, видимо, в последний момент; само собой.