Предвестники табора

Москвин Евгений

Пашка встал.

— Сегодня не выйдешь уже что ли?

— Не знаю. Посмотрим.

— Я с тобой пойду.

— Проводим их? — предложила Олька.

Выйдя на проезд, я вглядывался в удаляющуюся фигуру Сержа; его бабка стояла возле садовой калитки, ведущей на их участок, — ее живот выпятился, плечи, напротив, подались назад, — Серж очень спешил, едва ли не подскакивал на ходу каждый раз, когда одна из рук Родионовой, упертых в бока, взмывала вверх — совершить безмолвное, настойчивое мановение-призыв, которое можно было перевести

одним-единственным образом: «Ко мне!»

От этой картины по моей спине заскользила холодная струйка.

Пашка неверными шагами плелся следом за своим другом; Димка остался с нами.

Родионова перестала махать своему внуку, только когда он был уже метрах в пяти от нее, — она медленно отворила калитку, но входить не стала, — собиралась пропустить Сержа вперед.

Мой брат не обращал никакого внимания на эту картину — разговаривал с Олькой.

Она спросила его:

— Ты тоже уходишь?

— Не знаю. Наверное. А что еще обсуждать? Я хочу кодекс начать делать.

— Сегодня?..

— Не знаю… лучше завтра и при твоем участии.

— Мишка, давай еще останемся. Ну пожалуйста! — я принялся канючить.

— Нет-нет, все. Мы уходим. Потом возможно еще вернемся, но сейчас надо домой заглянуть.

Но Олька вдруг взяла его за руку.

— Постой.

— Что?

— По поводу этих ограблений… Серж прав, один кодекс не поможет.

— Я знаю. И что ты предлагаешь?

— Ну… — Олька помялась; в том, что говорил Серж, действительно было рациональное зерно, она это понимала, а значит, сейчас и Мишку уломает.

Однако характерного волнительного стука в груди я на сей раз не почувствовал: «Мы будем расследование вести! Класс!» — нет, никакой такой эйфории или чего-либо подобного; слишком угнетающе подействовал на меня вид Сержевой бабки. Я впервые задал себе вопрос: а с чего мы вообще решили, что нас послушают, будут нам подчиняться?

— Мы могли бы… — продолжала, между тем, Олька, — если и не заниматься расследованием открыто, то хотя бы попробовать составить свою версию происходящего. Ты же говорил о завоевании авторитета, помнишь? По-моему, отличная тропка к авторитету… Послезавтра состоится общее собрание садоводов, ты в курсе?

— Да, что-то такое слышал.

— Ну вот. Ты мог бы выступить со своей кандидатурой — на председательский пост. Кому нужен Страханов!

— Вопрос, конечно, риторический.

— У тебя будет шанс — если пообещаешь раскрыть это дело. Во всеуслышание.

— Ага, вот видишь! Уже раскрыть! Ну ладно, я не возражаю… конечно, сначала лучше раскрыть, а потом уже выдвинуть кандидатуру. Но у нас времени не хватит.

— Ты должен выступить на собрании, — повторила Олька, — если даже тебя не выберут, все равно, мы сделаем серьезную заявку.

— Его и не выберут, — изрек вдруг Димка, стоявший все это время чуть поодаль.

— Почему это? — осведомился я; с раздражением, которое, вырвавшись у меня совершенно неосознанно, обнажило все мои тайные сомнения.

— Потому что он ребенок, — ответил Димка просто, — и мы все тоже дети.

Тут уж и Мишка отреагировал:

— Почему ты так говоришь?

Самый очевидный

ответ был: «потому что это правда». Его, однако, не последовало. То, что Димка ответил, по сути дела, ответом вообще не являлось. И поэтому, быть может, это произвело на меня значительно более сильное впечатление.

— Я говорю то, что мне пришло в голову. Мы же только играем и все.

— Да неужели? — мигом отреагировал Мишка, — все Оль, я согласен. Послезавтра выдвигаю кандидатуру.

— Отлично.

— Пошли, Миш…

По пути домой он наставлял меня:

— Матери не вздумай говорить о наших планах. И ничего о государстве — вообще.

— Мы будем помогать Стиву в расследовании?

— Конечно.

— Ладно… — я отвернулся.

— Что такое?

— Ты же не хочешь ничего расследовать, как я понял.

(Да, конечно, Мишка с этим осторожничал — это, однако, не было объяснением моего дурного настроения; настоящую причину я скрыл).

— Это не так. Мы будем помогать ему.

— Хоть увидеть бы его для начала вживую!

— Увидишь, не волнуйся.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мать уже поджидала нас на крыльце; завидев Мишку, она издала короткий манерный возглас: «О!», — ее рука прочертила в воздухе дугу.

Моментально Мишка обернулся и подмигнул мне.

— Ну что, объявился, наконец?.. Мозги прекратили заезжать? — говорила она полушутя, полувсерьез, но все же еще и с презрительной ноткой, — твой отец просил передать, что завтра берет вас в лес. В шесть часов вы встаете. Так что учтите — нужно, значит, лечь спать пораньше. И вообще уже надо перестраиваться на другой режим — это я Максим тебе говорю, персонально. Осенью — это понятно, но и летом — летом тоже нужно, поэтому давай уже… такого, как вчера больше не будет. Понял?

Я опустил голову. Затем кивнул и поднялся на крыльцо.

— Эй, да вы что-то странные какие-то! Что случилось-то опять? — воскликнула вдруг мать.

— Да ничего не случилось, тетя Даша, — тотчас отозвался Мишка и, чтобы перевести разговор в другое русло, заметил вдруг, что у него нет сапог для грядущего похода в лес, и не одолжит ли она ему что-нибудь подходящее.

Известие о завтрашнем походе в лес меня, однако, не развеяло. Снова и снова всплывала передо мной одна и та же картина: Серж, подскакивая, бежит к своей бабке. И потом эти неожиданные слова Димки, которые меня больно укололи (да и не только меня, скорее всего; Мишку тоже): «Его и не выберут… потому что он ребенок. И мы все тоже дети».

Нас не выберут, потому что мы дети.

И по этой же причине мать заставит сегодня улечься в десять, не позже. Тут я еще вспомнил, как Олька говорила, что последнее время в будни ночует у себя в домике, одна. «Ничего себе ей воля, а она даже этим не пользуется — спит. Глупая! — снова пришло мне на ум, как и день назад, — сегодня четверг — значит, скорее всего, она будет в домике, одна. Повезло!..»

За ужином я напомнил Мишке о его обещании — попросить дядю Вадика о Поляне Чудес.