Предвестники табора

Москвин Евгений

Легкие подозрения по поводу Перфильева, таящиеся у Ольки где-то внутри, моментально всплывают на поверхность, превращаясь уже в осознанные и вполне обоснованные. (Позже она уже очень подолгу думала и соображала, соображала и думала, и избавиться от своих мыслей не могла да и не хотела, даже не смотря на то, что постоянно твердила себе: «Глупости!.. Наверное, я все слишком преувеличиваю… слишком много значения придаю…» — напротив, это только еще более разгоняло ее, углубляло подозрения, и каждый раз неизменно заканчивалось тем, что Оля прибавляла себе: «Слишком много? Не знаю…» Это самое «не знаю» и заставляло

ее обдумывать снова и с еще большим основанием.

— …я как раз-таки насчет этой охраны и говорю потому, что с Перфильевым-то не сваришь каши.

— В каком смысле?

— В прямом. Не доверяю я ему и все.

— Эт почему? — спрашивает Марья Ильинична.

Тут молоканка бросает многозначительный взгляд на Олю; до Марьи Ильиничны тотчас доходит смысл этого взгляда, и она отсылает Олю домой, протягивая ей кувшин молока.

Оля уходит с участка. Может быть, немного и досадуя, а все же главное, что ее занимает: эпизод прошедшей ночи и то, о чем сказал Серж — за игрой в карты, вчера. Оля все настойчиво повторяет себе под нос: «Не понимаю, ничего не понимаю… как же так?» — и качает головой.

Эпизод 9

ПРЕДВЕСТНИКИ ТАБОРА В ИНТЕРЕСНОМ ЛЕСУ

(Рассказывает Максим Кириллов)

I

Через несколько лет, когда у меня появится видеокамера, мне придет идея одного операторского хода: некоторое время — съемка садовых деревьев с частым нажатием кнопки «Приближение», — чтобы ничего уже не оставалось, кроме сочной салатовой мозаики, затем внезапно, с бешеной скоростью объектив отводится в сторону или, возможно, оператор (то есть я) вращается вокруг собственной оси, вкапываясь в землю подошвами ботинок, — сад превращается в бегущий несфокусированный хаос; затем на ходу камера отключается, и следующая съемка — уже в другом месте, в лесу, но потенциальный зритель сразу же должен разгадать это.

(Как?

Зелень обильнее и беспорядочнее; левый нижний уголок экрана захватил треугольный кусочек коричневой тропинки).

«Ага! Где я теперь?» — шепчет ему восприятие.

Взгляд потерявшегося человека подобен именно такому приему: через несколько секунд после того, как обнаружилось отсутствие дяди Вадика, я зачем-то посмотрел влево и выхватил кадр — объемные сгустки зелени самой разнообразной насыщенности и плоские клочья неба (их значительно меньше); затем — еще левее — сделал резкий поворот головы (бегущие полосы); и новый кадр — и, кажется, теперь ты уже в совершенно другом месте, в совершенно другом лесу, — изменились сочетания объемного и плоского, зелени и неба, и еще этот «фильм» «озвучивает» в твоей голове стандартная мысль: «я вообще не знаю, где я». Ты просто осматриваешься инстинктивно, и если даже твой взгляд набредет на какой-либо указатель, ты все равно ни за что не распознаешь его. Чуть позже — возможно; но только не в первые мгновения.

Повернувшись ко мне, Мишка стоял в какой-то нелепой, изломленной позе. Рот его был полуоткрыт; губы чуть побелели, а появившиеся из-под них два ряда зубов, напротив, — мне действительно так показалось, — приобрели какой-то странный, алый оттенок, воспалились, словно стараясь компенсировать отошедшую от губ кровь. Одна рука Мишки была сжата в кулак, другая напоминала тигриную

лапу, покрасневшую от напряжения; ладонь будто продавлена и внутри этого «углубления» виднелись маленькие белесые пятнышки — видно, согнутые пальцы один раз уже впились в нее…

Я понял, что выхватил зрением две схожие метаморфозы Мишкиного облика.

— Он где?..

Я не ответил — облик Мишки меня заворожил.

— А?.. Макс, где он?

Я уже открыл рот, чтобы ответить: «Не знаю», — но в последний момент передумал и закрыл его; побоялся, что Мишка опять психо-нет и завертится волчком — я знал, что в этом случае испытаю к нему неприязнь.

— Ты не видел?

На сей раз уже, конечно, невозможно было промолчать, но Мишка осматривался и, хотя в его движениях и присутствовала резкость, я почувствовал, что после моего ответа крутиться волчком он не станет.

Все же я ответил довольно витиевато, развернуто — принялся объяснять, что не видел дядю Вадика впереди уже некоторое время: мы отдалились от него шагов на десять, и Мишкина фигура все закрывала, — что-то в таком духе.

Пока я говорил, Мишка озирался по сторонам, еще не испуганно, но очень тревожно; потом заорал — уже что есть мочи:

— Па-а-ап!!!

И мы стали кричать вместе еще и еще, то дополняя друг друга, то перебивая протяжными голосовыми линиями; но только не в унисон, ибо я-то кричал два слова «дядя Вадик» и кричал изо всех сил; от того проглатывал каждый раз какой-нибудь слог, захлебывался, и выходило глупо, неестественно — «А потому и бесполезно, — пришло мне в голову, — и раз я поймал себя на этой мысли — значит, и не докричимся».

В перерывах между криками мы вслушивались.

Но никакого ответа так и не последовало (кстати говоря, это было, по меньшей мере, странно, ведь дядя Вадик в любом случае еще не мог уйти далеко); все же факт оставался фактом — нам вторило только эхо, в один миг заполнявшее лабиринты щелей и щелочек — между листьями и еловыми иглами.

— Черт поде… ри, — выругался Мишка медленно и очень низким голосом, — так… так! Значит так, Макс, расскажи снова, когда ты видел его в последний раз.

— О том, когда именно, ты еще не… спрашивал, — у меня нервно тряслись руки; язык заплетался, — кажется, не… спрашивал… я сказал, некоторое время, но сколько…

Мотнув головой, Мишка ковырнул слово (как будто в нервном приступе):

— Точно!

— Что?

— Точно скажи мне! Пять, десять минут назад… пятнадцать? Сколько? — Мишка дергал головой на каждой цифре и притопывал ногою, не отрывая пятки от земли.

— Не знаю…

— Вот и я тоже не знаю. Понимаешь, что это значит? Нет? Мы заблудились — вот что. И теперь… хватит молоть чепуху, Макс. Если я задам тебе вопрос, отвечай внятно, понял?

— Хорошо, — слюна застряла у меня в горле.

Он присел на корточки.

— Ты это место не узнаешь?

— Нет.

— Вот и я тоже… далеко это от поселка?..

Я развел руками. Мишка, однако, уверенно ответил — себе самому:

— Да, думаю, далеко. Мы долго уже шли… я в одно не вникаю: как мы могли его из виду упустить. Развилки не было?

— Последние десять минут нет… вроде нет.

— Вроде или точно?

— Точно.

— Значит, папа не мог никуда свернуть.