Предвестники табора

Москвин Евгений

— Если только в чащу.

— Зачем? — Мишка поглядел на меня в упор.

— Не знаю.

— Мы бы услышали. А впрочем, не факт — мы же разговаривали… — он помолчал полминуты, но вряд ли он о чем-то думал — его глаза тупо буравили колени; затем произнес:

— Я тоже никакой развилки не помню.

— А ты-то когда его последний раз видел?

— Я не помню.

— Ты же впереди шел!

— Я отвернулся и говорил с тобой.

— Но недолго же! А до этого ты его видел?

— Думаю, да, — ответил Мишка.

— Ну так всего же полминуты прошло!

— Уверен, что

полминуты?

— Да.

— Значит, он где-то поблизости. И он должен был услышать, когда мы звали его. Но тогда почему он нам не ответил ничего, а?

И очередной мой ответ:

— Не знаю…

И т. д. и т. п…

Если заблудился в лесу, оставайся на месте, пока тебя кто-нибудь не отыщет, — это правило рассказывается детям еще в начальной школе, в классе первом или втором, — я, однако, ни разу в жизни еще не видел человека, который ему следует; разумеется, мы отправились на поиски дяди Вадика — «именно на поиски папы, а не домой», — на этом Мишка настоял. (Я было принялся с ним спорить: «Почему бы нам просто не пойти по тропинке обратно и не выйти к поселку. У нас получится, я почти уверен». Однако Мишкин аргумент: «Ты что, хочешь потом подзатыльников наполучать добрую сотню, а? Он же нас искать будет! Нет, мы должны навстречу ему идти», — убедил меня окончательно. Уж больно страшным показался мне образ дяди Вадика, с искривленной в ярости физиономией, склонившегося надо мной, чтобы дать сто подзатыльников, — образ, который я представил себе в один миг. Как еще мне удалось сохранить холодную голову! — но удалось-таки; я только осведомился (дрогнувшим голосом):

— Навстречу — это куда? — что и говорить, вопрос вполне резонный.

— Я… полагаю, нам стоит пройти немного назад, а потом, если никого там не найдем… — Мишка замешкался.

— Что тогда? — спросил я осторожно, но неумолимо.

— Тогда… придется вперед идти. Или домой пойдем — не знаю, не знаю, ничего не знаю!!

Чего только мы ни наобсуждали на ходу и с каких только сторон ни подошли к этому простому вопросу: как это мы могли так по-идиотски упустить из виду дядю Вадика. Как? Помню, в конце концов, когда Мишка принялся уже здорово нажимать на меня: «Смотреть надо было, смотреть! А не трепаться, Макс», — я в свою очередь, попытался свалить на него: сам бы, мол, и смотрел. «Я его совсем не видел — тропинка же не вьется».

— Не вьется у тебя, не вьется!

— Ну да, она совсем прямая. А я что, виноват что ли?

Словом, пустые, пререкания.

* * *

Наверное, минуту мы шли — нет, скорее, бежали трусцой в обратном направлении и все орали наперебой:

— Па-а-ап!..

— Дяд… Вади-и-ик! Дядя Вадк!.. — «Глупо, глупо это звучит», — все не давала мне покоя навязчивая мысль.

Слово без слога слово без слога — на касании ботинком… …безотчетной земли.

Один раз мы остановились — послушать ответ; казалось, вот сейчас он должен разрезать наполненный комарами, паутиной и красными солнечными ромбами воздух — вторя, скорее, не нашим голосам, но замершим шорохам травы

под ногами. А потом, когда ответа не последовало, начало казаться, что эти сошедшие на нет шорохи и есть далекий-далекий ответ дяди Вадика… или эхо от наших голосов — потому что и эхо уже как такового слышно не было — может быть, шорох травы успевал заглушить его раньше, чем мы останавливались? Не знаю.

В конце концов, мы встали. Окончательно, и если пойдем теперь, то только в обратную сторону — неизвестно, почему, я понял это пятью секундами раньше, чем Мишка объявил:

— Все, стоп. Дальше не пойдем. Пойдем обратно.

Я осмотрелся. С одной стороны тропинки куст жимолости, с другой — непомерно длинный, едва ли не в метр в высоту, прорезавший еловую лапу стебель «вороньего глаза»; ядовитая ягода, выглядевшая аппетитно и сочно, уселась сверху, в основании распустившихся листов.

На кусте жимолости я не различил ни одной ягоды.

Совсем недавно мы должны были проходить это место, — но я не узнавал его, хоть убей. И только я об этом подумал, как Мишка задал вопрос:

— Ты узнаешь это место?

Я, конечно, не удержался, прыснул. Мишка опять начнет психовать, крутиться волчком? Да какая разница, черт возьми!

Я стоял и покатывался со смеху.

Мишка уставился на меня ничего не видящим взглядом — как и во время нашей «шахматной ссоры».

— А чего ты смеешься-то?

Я объяснил ему. Всхлипывая.

— Ну и что, мы ни фига не знаем, где мы, и это смешно?

— Ну… — моя грудь опять начала подрагивать.

— Вернемся на прежнее место.

— Ты уверен?

Снова мне представилось зловеще искривленное лицо дяди Вадика и сто подзатыльников… А к черту и его тоже: мы заблудились, вот умора! И я захохотал — еще пуще прежнего.

— Макс, прекрати! Пойдем обратно…

Но я все не мог остановиться… И вдруг Мишка выбросил правую руку вперед, вернее, очень резко выставил, но мне ей-богу показалось, что он собирается ударить меня в грудь. Мой смех моментально иссяк, я аж подпрыгнул на месте от неожиданности, а затем сделал пару шагов назад.

— Эй!..

И только после этого понял, что он протягивает мне руку.

— До скорого! Если ты не собираешься искать папу, то до скорого, слышал меня? — рука еще ближе потянулась ко мне.

Я молчал.

Пять секунд — и она опустилась.

— Ну что, идешь теперь или нет?

И снова этот невидящий взгляд; и тупой. Но теперь мне еще пришло в голову, что так может глядеть только человек, напрочь лишенный чувства юмора…

Мой брат лишен чувства юмора? Нет, стоп, что-то тут не то…

* * *

Хотя после этого я больше уже не смеялся, а все же пребывал в каком-то совершенно блаженном расположении духа: пожалуй, от осознания того, что я получил приключение, мною должна была бы овладеть совершенно бешеная энергия, но нет, ничего подобного — напротив, это была… странная умиротворенность; так радуется коллекционер — одному только обретению и обладанию… и еще созерцанию.

И я тоже теперь созерцал, впитывал все, что происходило вокруг меня.

— Посмотрим… вернемся на прежнее место. Может, он ждет нас там…