Предвестники табора
Шрифт:
— Хорошо, тетя Даш, — быстро согласился Мишка.
— Так ты даже и вообще не будешь читать? — вяло осведомился я.
— Нет, на даче обязательно прочту — сказал же.
— Все, Миш, иди. Все, давай. И, как придешь домой, обязательно позвони нам, сказать, что дошел; давай, чмокну тебя. В щечку, — мать сложила губы трубочкой и протянула «у-у-у-у».
— На даче прочту, обещаю, — повторил Мишка, сидя уже в прихожей на корточках и надевая ботинки, — меня очень заинтересовало то, что ты говорил… ну про это… про
— Инспектора! Он инспектор.
— Да, верно. Так как?
— Мизаретта.
— Ага, Мизаретта. Все, теперь не забуду.
Я стоял, потупившись и краснея, — нет, на сей раз Мишке так и не удалось меня развеселить.
— Моя ошибка… — произнес Мишка; скажи он это чуть резче — вовсе создалось бы впечатление, будто он что-то себе присваивает.
Он не договорил и, зачем-то прогнув шею, принялся пытливо высматривать убогие двухэтажные дома, промелькивавшие за окном, а ведь ему и без того все было видно, — занавеска так и оставалась отдернутой.
— Слушай, здесь, похоже, все как было, так и… да, тетя Даша права была — ничего здесь не меняется.
Я саркастически нахмурился — теперь это была одна из моих привычных реакций, когда кто-нибудь говорил мне, что моя мать в чем-то оказалась права. (Чаще всего об этом говорила она сама — указующей интонацией, едва ли еще не «тыкая пальцем» на свою правоту, — и когда я хмурился вот так вот, насмешливо и с поддевающим огоньком в глазах, в моем мозгу живительным бальзамом разливалась мысль, что я возвышаюсь над материной правотой).
Я поправил Мишку (с деланным благоразумием):
— Моя мать говорила, здесь нет ничего интересного, — моя ухмылка стала шире.
— Ну не важно… о чем я там?.. Я сказал об ошибке. Я совершил ошибку.
Я спрятал ухмылку.
— В отношении дяди Вадика?
— Да. В отношении папы.
— Брось! Ты же не мог знать, как все было. У нас, в нашем доме.
— Я же говорю — я жалею, что так редко навещал вас… Но послушай, а что же… дядя Женя, к примеру. Неужели же он не мог заставить его бросить пить? Применить… ну пусть и применить силу даже, когда отец напивался и начинал дебоширить.
— Дядя Женя… — я рассмеялся невольно; я мог сказать Мишке, что от всего, что касается по-настоящему семейных отношений, дядя Женя уклоняется, но не решился, промолчал.
Я даже чувствовал некое подобие стыда — словно за этим стоял именно мой промах, а не чей-то еще. Мишка сказал:
— Все ясно. Поэтому-то ты его и не любишь.
— Что?..
— Ну ладно, ладно. Давай, не будем про дядю Женю. Я все прекрасно понимаю.
Я не уразумел, что именно Мишка прекрасно понимает, но продолжал слушать. (Странное чувство стыда практически ушло).
— Про папу. Ты говоришь, я не мог знать. Это не
— Увидеть? Как? Я не понимаю.
— Твоя мать звонила мне месяца три назад, говорила о его состоянии. Я не поверил. Я встретился с ним — я даже не заметил, что он пьет.
— Что? Ты встречался с ним?
— Да.
— Как же в таком случае…
— Как же я мог не увидеть? Вот так, не увидел. Он же трезвый пришел на свидание.
— Но ведь…
Мишка не дал договорить; прервал меня, снова повторив:
— Это была моя ошибка, да. И я ее признаю. Мы просто встретились, поболтали. Он, разумеется, и не знал, в чем настоящая цель нашей встречи.
«Настоящая цель? А может быть, ты просто не захотел увидеть?»
Склонив голову, я бросил взгляд на Мишку, исподлобья, несколько раз; я чувствовал, как во мне начинает взмывать негодование, однако не был еще готов к наступлению, — не потому, что не знал, как проведу его, а просто мне необходимо было еще в полной мере осознать всю тяжесть Мишкиной «слепости», — так он теперь это представлял мне. Он старался обелить себя? Да нет же, он действительно верил в то, что говорил.
Я произнес утвердительно, но пока что еще спокойно:
— Ты, конечно… не спросил его напрямую.
— Нет. Да я и не верил — честно — что он может так вести себя. Ты же помнишь, каким он был хорошим человеком — раньше.
Автобус остановился, и мы вышли: дед через задние двери, а я с Мишкой — через передние, и поскольку мы уже немного проехали поворот на лес, и нужно было вернуться, дед сразу оказался впереди.
Я закопался, закидывая на плечи рюкзак, а Мишка остался стоять рядом со мной, — мы не спешили к деду.
Дед стоял и смотрел на нас; и весело кивал, указывая себе через плечо, — как бы приглашая следовать за собой.
— Ну чего, дорвались теперь до воли, точно?
— Дедуль?
— Я говорю: дорвались до свободы, да?
— Мы?
— Ну а кто? Давайте, пошли!.. Дорогу-то не забыли? — дед не стал нас дожидаться — развернулся и пошел к повороту.
— Да, все как прежде, — уверенно сказал Мишка — будто вердикт выносил.
Я уже надел рюкзак и посмотрел на него: он оглядывался по сторонам.
— Да я все про этот город… — пояснил Мишка, заметив мой взгляд.
— Совершенная дыра, — я пожал плечами и отвернулся.
Два ряда двухэтажных с облупившейся краской домов; и дорога между ними, — это и правда можно было только с натягом назвать городом. Но дело было, конечно, не в том, как правильно это называть.
— Согласен, да… Сюда же, кажется, бывших заключенных ссылали — в советское время, я имею в виду…
Я пожал плечами.
— И смотри, стекляшку продуктовую снесли… как там она называлась?.. Не помнишь? A-а, все, я сам вспомнил: «Кредо-Алексий». П-ф-ф-ф… ну и название, Бог мой!