Предвестники табора

Москвин Евгений

Я чувствовал расслабление в плечах и приятное покалывание — против воли.

Я растянул губы.

— Как мне?.. — я, конечно, не прибавил слова «что» — не хотел делать вида, будто не понял, о чем Мишка меня спрашивает.

— Ты опять отвлекся?

На сей раз мне и впрямь захотелось поправить его: «улетел в другое измерение», — но я, разумеется, промолчал.

— Нет, — я снова посмотрел на «драгоценный камень»; три солнечных эллипса, сильно увеличившись в размерах, превратились в несфокусированный трилистник.

— Ты уже отдыхаешь? Если

еще нет, то скоро начнешь, Макс. Это я гарантирую. Здесь почти каждый день бывает какое-нибудь чествование или праздник.

Я вспомнил флаги на мосту и ступенчатый постамент; и музыку в радиоприемнике, который стоял возле среднего флагштока.

III

В доме я увидел много сверкающего кафеля, белого и зеленого, с колючими беспорядочными пятнышками более темной зелени, в которых застывали капли солнечного света: стены прихожей, пол гостиной, и через смежный проем над фрагментом дубовой спинки кровати все тот же кафель — как будто по стенам комнат были протянуты мозаичные цепочки, — и я подумал о зеркалах.

Проведя меня по всем помещениям первого этажа (кухня оказалась единственным местом, где отсутствовал кафель, — там была только корейская сосна), Мишка сказал:

— Ты спать не хочешь, надеюсь? Если все же хочешь, я покажу твою комнату — на втором этаже.

Я ответил, что никогда не могу уснуть после полета.

— Ну и отлично.

Мишка повторил, что собирался прогуляться, потом сесть в какую-нибудь пивную — «там-то все и расскажу тебе»; но еще надо немного подождать, потому что Маша должна позвонить с минуты на минуту — от матери.

— Ну как тебе здесь? — стоя в просторной гостиной с креслами, которые напоминали кожаные варежки, Мишка повел рукой.

Потом, не дожидаясь ответа, предложил пива.

— Давай.

Мишка направился через коридор к холодильнику в кухне; возвращаясь обратно, он закрыл дверь — я услышал щелкнувшую ручку. Бутылки в Мишкиных руках были уже откупорены; он протянул мне бутылку, потом взял пульт и принялся переключать каналы на телевизоре, который стоял напротив кресел.

— Я редко его смотрю, но часто включаю просто по инерции, когда домой прихожу. Ты уж извини, хэ… Маша должна позвонить с минуты на минуту, — снова повторил Мишка; не с той, однако, интонацией, что «она позвонит, я поговорю, и после этого мы будем уже совершенно свободны», — нет, очень странно, но Мишка, скорее, говорил это, как будто стараясь подготовить меня.

«Он будто заранее знает — до доли секунды — когда произойдет этот звонок и говорит мне: „смотри Макс, вот сейчас, внимание…“ — я совершенно удивился своей мысли — она показалась мне неоправданной.

И снова почувствовал опаску, только зарождающуюся, но от того, казалось, еще более знакомую.

— Я все же надеюсь, что все будет хорошо, — сказал вдруг Мишка, — все будет в порядке — я на это очень надеюсь.

— Ты о чем?

— О маме Свете.

Я смотрел на Мишку и молчал, а он кивал мне значительно — раз, два, три…

IV

…зазвонил

телефон — я услышал два звонка: сквозь ближнюю трель из соседней комнаты, довольно слабую, пробивалась более резкая, даже вопиющая — из кухни, — несмотря на то, что второй телефон был значительно дальше: через коридор и закрытую дверь.

— О, это Маша, наверное…

Мишка схватил бутылку пива — он почти и не пил из нее, — развернулся и побежал в спальню…

Очередная двойная трель, и телефон на кухне, настроив под себя мое ухо, уже полностью заглушил телефон в спальне.

Мишка поставил пиво на стол, возле бокса с музыкальными дисками и снял трубку.

— Алё…

Это было сказано очень коротко, буквально в один-единственный слог — я даже и не услышал звука „а“, но окончание после „л“ оказалось высоким, настороженным. Когда я переступил порог комнаты, глаза Мишки были широко открыты, словно в предвкушении трагической новости; по неизвестной причине мне вдруг показалось, что если я подойду еще ближе и пригляжусь к его белкам, увижу в них странные голубоватые прожилки; на квадратном подбородке появились отчаянно пульсирующие желваки; на руках вздулись мышцы.

Некоторое время ему что-то говорили, а он только слушал, однако первые же слова в трубке подействовали на него как релаксант — по всему Мишкиному телу пробежала волна облегчения, — и только его глаза оставались широко открытыми — до тех пор, пока он не стал отвечать…

— …Ах нету да?.. — он положил пятерню на лоб, затем принялся медленно вести ее вверх; пальцы зарылись в густые волосы, глубже, глубже — пока ладонь не остановилась на темени; ноги потихоньку сгибались, Мишка медленно оседал вниз — будто его поразила какая-то сложнейшая задача; или сильный удар, от которого он падал, как на замедленном повторе…

— Так подожди-ка, ты была в аптеке, я не понимаю?.. — только и успел он спросить перед тем, как окончательно сесть на пол, — ага… и ничего нет?..

Мишка на секунду отвлекся от разговора и спросил меня, была ли открыта аптека, когда мы ехали сюда…

— …не обратил внимания?

— Какая аптека, — я пожал плечами и не сводил взгляда с телефонного провода, который, пока Мишка „падал“, растягивался и преодолевал край столешницы все новыми и новыми завитками.

Этот пилящий звук „ж-ж-ж“ на несколько секунд целиком заполонил мое сознание.

Я сделал глоток из бутылки.

— …это Макс, да… — продолжая говорить, Мишка улыбался и один раз посмотрел на меня, — приехал…

Снова Мишка отвлекся от разговора — сообщить, что Маша передает мне привет, — а затем в трубку:

— Да нормально вроде долетел, говорит… ну так что с лекарствами-то будем делать?.. Мамуля… высокое давление, нет?.. Ну смотри там как… а то у моей матери тоже было все нормально, а потом хлоп… — Мишка вытаращил глаза на потолок.

Я смотрел на него — до этого момента, — но сразу же отвел взгляд — как только увидел его ярко-белые, едва ли не светящиеся белки; сел на кровать.