Преимущества и недостатки существования
Шрифт:
— Возможно, — отвечает Нина. — Я ничуть не удивлюсь. Когда вы говорите, мне кажется, я это уже где-то слышала. Да, по-моему, сегодня действительно полнолуние.
— Сегодня двадцать второе, так?
— Да, — говорит Агнес. Она знает, какое число и сколько времени.
— Значит, двадцать второе, — повторяет фру Хюсет, показывает на кривую в книге и улыбается. Они улыбаются все вместе. Двадцать второе — особенный день.
— Значит, будет счастье, плодородие и все такое, — говорит Нина, — и к тому же полнолуние. В холодильнике есть устрицы, если ваш муж захочет!
Они закрывают за собой дверь, стоят в коридоре и чувствуют, как замечательно заставить человека улыбнуться. Задумчиво, не говоря ни слова, они спускаются.
Картошка печется в духовке в оливковом масле с солью и розмарином, нарезанные помидоры
— Березовый лес, — говорит он и показывает за плечо на картину, которую она оставила висеть. — А почему не написано, что животные на картине — коровы?
В самом деле.
Появляются Хюсеты. Рука об руку, взгляд затуманен. Каблуки женщин утопают в траве, мужчины вытягивают их обратно. Под липой тенисто и сумрачно, хлеб теплый, красное итальянское вино слегка прохладное в больших графинах, все приготовлено для удовольствия. Антонсен предлагает сигариллы фру Хюсет, но она отказывается и с тоской смотрит на небо, где нет ничего, кроме плывущих мимо розовых облаков.
Еда пахнет Италией, Италия в воздухе, Италия в них самих. Вчера пахло Францией, теперь они еще южнее. Моцарта сменяет Пьяццола, скоро будет фадо, потом они дойдут до берега Африки, а потом пересекут экватор. Солнце красное и вот-вот спрячется за шхеры. Нина зажигает китайские фонарики на столах, деревьях и наполняет графины. Пейте! Напивайтесь!
Темнота мягкая, лиловая с кобальтово-синими прожилками, потом из-за облака выходит луна, полная, абсолютно круглая. Фру Хюсет откидывается назад, приложив руку к глазам, чтобы посмотреть, и тут ломается стул. Она ударяется головой о стену, падает в траву и теряет сознание. Ее лицо виднеется в клумбе с розами бледно-розового цвета. Они поливают ее холодной водой, она смотрит на них ясными удивительными глазами. Они поднимают ее, приносят новый стул из тех, что Нина не починила с утра. Хюсет хочет в постель, но фру Хюсет хочет попробовать пирожное счастья. Дети выносят их на блюде и предлагают всем по кругу. Они похожи на коробочки с таблетками экстази. Антонсен откусывает первым, вытаскивает записку из пирожного и читает надпись, сделанную почерком Ады:
— «Скоро летние каникулы, и тебя ждет много замечательного».
Ада краснеет и прячет лицо в руках.
— Спасибо, спасибо, — благодарит Антонсен.
В пирожном у Францена лежит обещание, что у него будет день рождения в наступающем году и он получит, чего желает. Записка Хюсета поздравила его с Новым годом и пожелала счастливого Рождества, он ответил тем же. Сванхильд пришла через шхеры, чтобы забрать Уле домой, ей налили бокал красного вина и дали пирожное, она откусывает и читает записку, но не хочет говорить, что в ней написано.
Фру Хюсет откусывает от своего пирожного и с серьезным видом выуживает записку.
— «В конце концов, все будет хорошо», — читает она дрожащим голосом. Это написала Агнес, она стоит в дверях террасы и следит за ними. Фру Хюсет смотрит на луну, мощная, полная, та притягивает к себе море. Она шепчет что-то на ухо мужу, он встает, благодарит за превосходный обед и помогает подняться жене. Он похож на старый подстриженный тополь, когда идет через столовую, она — тонкое, скривленное ветром миндальное дерево, случайно посаженное рядом. Они идут рука об руку, слышны их недружные шаги вверх по лестнице, а вскоре видно, как трясутся рамы, все сильнее, окна наконец открываются, и фру Хюсет перегибается через подоконник:
— Вы не кинете сюда еще одно пирожное?
Агнес кидает и докидывает с четвертой попытки, фру Хюсет откусывает, вынимает записку и читает:
— «С хорошими инструментами полдела сделано».
Все смеются. Дети смеются, фру Хюсет смеется, оборачивается и повторяет мудрые слова мужу, который тоже стоит в окне, вежливо машет им на ночь, потом закрывает окно на обе задвижки.
Сванхильд пробует еще одно пирожное, она съедает четыре и только на пятом улыбается. Остальные записки она рвет в клочки и кладет в пепельницу Антонсену, пятую она скручивает и пихает за лифчик под блузкой. Потом берет Уле и Аду за руки и идет домой через шхеры, останавливается
Молодая жена Францена машет в ответ, протягивает руку вверх, демонстрируя белую подмышку, похожую на только что срезанный фрукт.
— Ты выглядишь очень аппетитно, когда так машешь, — говорит Францен и дотрагивается до фрукта. Фру Францен дергает его за усы и смеется. Он приглашает ее на танец, кружит ее над травой, она сняла обувь, теперь каблуки не мешают. Красная шелковая рубашка Францена бросает блики на все, что ни есть вокруг, ткань подрагивает и струится, будто горит или тает, вся лужайка словно покрыта тонким битым стеклом.
Антонсен ложится последним. Долго гуляет внизу у моря, где всегда пенятся волны, и бросает камни в воду. Сбрасывает с себя свои дела, как он говорит, одно за другим, чтобы заснуть. Это напоминает ночные занятия Нины за письменным столом. Она следит за Антонсеном, убирая со стола, белая рубашка, панама в руке, бросающей камни.
Потом, когда он уже лег, она обходит дом и видит, что свет погашен, занавески задернуты, двери закрыты, прислушивается под открытыми окнами. Они погружены в глубочайший сон на ее раскачивающемся, медленном корабле. В темноте она переносит восемь мешков с книгами из машины в гостиную. Всего — пятьдесят четыре книги, но они не заполняют пространство, на которое она рассчитывала, ведь в них так много написано, столько всего они заполняют в ней самой. Но самое странное, вынимая их одну за другой, — знакомые и дорогие сердцу названия, — листая их наугад, она замечает подчеркивания и восклицательные знаки, напоминающие ее собственные, насколько она помнит, расставленные ею в тех же местах, у тех же слов. «Абрикосы есть, абрикосы есть» [2] . Словно это всем доставляет одинаковую радость? «Рождество есть, на-конец-то небо поднялось к небесным вершинам, опускаясь при этом так нежно, будто сны можно увидеть до сна». Еще раз выходит она на террасу, смотрит на небо над своим домом и на темные окна, за которыми спят ее гости, потом возвращается. На титульном листе она читает имя хозяйки, Осхильд Бренне, написанное с завитками и петельками, не в одной или двух книжках, а в пятидесяти трех из пятидесяти четырех выбранных Ниной книг. В пятьдесят четвертой, книге о морских рыбах, на титульном листе ничего не написано.
2
Стихотворение датской поэтессы Ингер Кристенсен, первое в сборнике «Алфавит» (1981), где все стихи начинаются по порядку с букв алфавита.
Спокойная, уверенная подпись, одинаковая в каждой книге, сделанная карандашом, будто бы одним и тем же, словно в один день подпись за подписью, будто бы между ними не было содержания книг. «И никто этим легким летом, никто не поверит, что осень есть», «Постройка гнезда человеку отрада» подчеркнуто толстыми линиями — такими же, какие она выводила под этими словами, Нина хорошо помнит. А под подписью — число и год. Так же спокойно, хотя между датами проходят месяцы и годы. Книги не подписаны в один день, одна за другой, подпись ставили до того, как прочитать книгу, наверное так, поэтому она такая твердая, спокойная, до того, как содержание просочилось в нее, да, так и есть. Нина садится и встает и снова садится. Встает, идет мимо закрытых номеров и берет собственные книги. Страницы загнуты на тех же стихотворениях. Восклицательные знаки на тех же строках. Видимые, почти невидимые и совсем невидимые отметки, отпечатки пальцев в ее собственных книгах, как у Осхильд Бренне, подчеркивания, скрепки, пятна варенья у обеих. Пятьдесят три из пятидесяти четырех книг, которые она нашла, выбрала из организованной на блошином рынке системы, в которой наследство покойных растворялось и перемешивалось так, что стихотворения оказывались вместе со стихотворениями, а биографии — на столике с биографиями; стопки с жизнью Гру Харлем Брюндтланд, описания путешествий с описаниями путешествий, «Из Африки» Карен Бликсен и рассказ Папильона о побеге с чертового острова, которые Нина не стала брать, а теперь думает, не было ли и там подписи Осхильд Бренне. Завтра она поедет назад и выяснит. Мемуары с мемуарами, весь «В поисках утраченного времени» — первый том Осхильд Бренне, который теперь стоит в гостиной в Грепане на берегу моря, испещрен подчеркиваниями — такими же, как в ее собственном первом томе. Меньше во втором, как и у самой Нины, еще меньше в третьем, как и у Нины, почти нет в четвертом, совсем нет в пятом, шестой не прочитан, но на обложке остались следы кофе, красного вина и пыли, потому что он лежал на поверхности и ждал, когда его прочтут, как и у Нины.