Прекрасная глупая попытка
Шрифт:
Майя. Читали, что пишут про П. П.? Дичь какая-то.
Робин. Да уж. Я до последнего надеялся, что это вброс.
Энди. Кому вообще сдался этот говнюк?
Миранда. Я не читала. Скинете ссылку?
Я отвлеклась от хромато-масс-спектрометра и склонилась над телефоном, лежавшим на лабораторном столе. Внутри у меня все вскипело.
ПИТЕР ПЕТРАВИКИ:
ИЗВИНЕНИЯ И КОЗЫРЬ В РУКАВЕ
Питер Петравики по-прежнему считает себя героем и злодеем одновременно. Только теперь он променял дорогие костюмы и бесконечные теледебаты на тихую жизнь в Пуэрто-Рико и прекрасно себя чувствует среди людей, которые чуть хуже его знают и гораздо меньше донимают. В начале нашей встречи Питер в легкой рубашке с короткими рукавами вальяжно потягивает мартини. Впрочем, вскоре беседа меняет
– Я не ведал, что творю. Не представлял, сколько злобы в сердцах у моих соотечественников. Я глубоко сожалею о произошедшем и даже, в какой-то мере, о сказанном.
Видно, как нелегко ему признавать ошибки. Петравики всегда выступал ярым противником цензуры и самоцензуры. Во время нашей беседы он то и дело вворачивает фразу «свободный рынок идей». В конце концов я подталкиваю его к разговору об Эйприл.
– Я относился к Эйприл с большим уважением. И по-прежнему ее уважаю. Мне приходилось с ней спорить, однако я никогда не желал ей зла. Меня терзает, что эти люди (он имеет в виду похитителей Эйприл) оказались так тесно связаны с движением Защитников. Я буду переживать всю оставшуюся жизнь.
Я отложила телефон. Пятого августа, когда Эйприл и Карлы исчезли, для всех, кто причислял себя к Защитникам, начались нелегкие времена. Агенты ФБР поймали поджигателей склада. Те оказались Защитниками, причем искренне этим гордились. Сторонники движения не иссякли и теперь, но лишь самые оголтелые все еще звались Защитниками. Остальные ушли в подполье: в закрытые чаты, сомнительные форумы и агрессивные ютьюб-каналы. Эти места я как можно старательнее обходила стороной.
В общем, подпевалы Питера никуда не делись – просто не хотели, чтобы на них вешали ярлыки. Они не были убийцами, однако считали, что такие предатели, как Эйприл, заслуживают смерти. Сами они на нее руку не подняли бы и осуждали нападавших, – но не сказать чтобы расстроились, когда она погибла.
Если погибла, конечно. Многие верили (или хотели верить), что она жива и продолжает вредить человечеству. Единственным местом, где я что-то решала, был «Сом», и там козни против Эйприл не приветствовались. Что до других мест… Думаю, люди просто сочли, что мертвой девушке плевать на нападки.
Я больше не управляла «Сомом». Сначала мы думали и вовсе закрыть сайт, ведь головоломки из «Сна» уже никто не разгадывал. Когда исчезла Эйприл, я потеряла к «Сому» интерес и, если честно, не представляла, насколько огромное, сплоченное сообщество там сложилось.
Люди заставили меня поверить, что «Сом» – нечто большее, чем придаток ко «Сну». Многие просто коротали там время, как в очередной соцсети, но главное – «Сом» как нельзя лучше подходил для всяческих расследований. Журналисты искали там помощников, конспирологи собирали зацепки. А еще ведь появились реалити-квесты! Новоиспеченные геймеры стекались в «Сом» со всего интернета и с радостью продлевали недорогую подписку, чтобы поддерживать сайт на плаву.
И хотя «Сом» мы закрывать не стали, я все равно оттуда ушла. Отчасти потому, что поддержание стартапа выматывает. Ажиотаж проходит, запал уже не тот. А главное – я мечтала о прежней жизни. Не потому, что соскучилась – просто та жизнь не была настолько тяжкой. Так что я передала «Сом» в надежные руки и вернулась в Беркли.
Аспирантов, которые целый год где-то пропадали, университет обычно с распростертыми объятиями не встречал. Тем не менее доктор Лундгрен – моя научная руководительница – даже не вынесла мои вещи из лаборатории. Мы иногда созванивались, и она утвержала, что не спешит отдавать мое место, потому что мое исследование – весьма перспективное. Лично я сомневалась. Моя работа лишь слегка дополняла существующие знания. Конечно, львиная доля научных исследований именно такова. И все-таки я не придумала ничего кардинально нового – просто дорабатывала старое. Чем дольше я об этом размышляла, тем сильнее убеждалась, что меня стали больше ценить только из-за шумихи вокруг Карла. Немного нечестно, не находите?
Я не виню Эйприл за то, что она не рассказала вам о моей диссертации. Итак, если вкратце… Хотя вкратце, конечно, не выйдет.
Наверное, вы в курсе, что компьютерные микросхемы изготавливают из материалов на основе кремния? А ведь есть и другие вещества, которые могут его заменить и в чем-то даже превзойти. Одни – дешевле, другие – эластичнее, и так далее. Так вот, я работала над чем-то вроде органического полупроводникового материала – податливого и гибкого. Такие чипы нужны в одном случае – чтобы помещать их внутрь живого организма.
Ученые
Я могла бы объяснять бесконечно, но, думаю, суть вы уловили: мягкие компьютерные чипы вживляются в тело, чтобы, к примеру, крошечный внутренний фитнес-трекер сообщил вам, что уровень сахара в крови резко снизился или скоро случится инфаркт. В рамках исследования я пыталась как получить сигналы от нервной системы, так и отправить команды в ответ. Подобные разработки могли бы заинтересовать специалистов в любой области – от диагностики до протезирования, – а мне, хоть убейте, хотелось большего.
Вернувшись в Беркли, я обнаружила, что моя лаборатория чудом избежала полного разорения коллегами, которым требовалось оборудование для собственных опытов. Я быстро восстановила прежнее рабочее место. Вот только исследование, которое так вдохновляло меня прежде, теперь приводило в уныние. Зная, что во Вселенной существуют такие изящные и могучие технологии, как у Карла, я чувствовала себя обезьяной, неумело стучащей камнем о камень. Думаю, дело в тоске по Эйприл, но и без посткарловской депрессии не обошлось.
В тот день, когда мне прислали статью о Петравики, я дорабатывала моих маленьких медузок – сглаживала неровности при помощи выскокоточных лазерных лучей, прежде чем гель застынет. По сути, я готовила желе, только вместо кусочков груши и маршмеллоу распределяла в субстанции отдельные атомы. Лазером.
Вообще-то, звучит круче, чем на самом деле. Лазерного робота спроектировали другие люди, моя лаборатория просто его купила. А я всего лишь вводила в программу инструкции, чтобы управлять лучом. В общем, работа не загружала мозги, поэтому мыслями я то и дело возвращалась к статье о Петравики и его новой жизни на острове. Неужели он раскаялся? Как мило, что он извинился перед репортером, который накатал о нем хвалебную статью! А у родителей Эйприл он прощения попросил? У Энди, у Майи, у Робина? У меня? Что-то не видела от него писем с соболезнованиями! Зато полюбуйтесь, как сильно он якобы страдал! Нашел время давить на жалость!
Само собой, я перестала вбивать в программу числа и вернулась к статье. Журналист продолжал:
Как ни странно, Питера Петравики не назовешь сломленным. Он полон энергии, абсолютно уверен в себе и считает, что всякий, кто препятствует нужным, на его взгляд, начинаниям, – опасен. Теперь, когда Карлы больше не маячат на улицах городов, его тревоги приобрели иной вектор. Я спрашиваю, чего он боится больше всего. После долгой паузы Питер произносит:
– Вы, наверное, видели Таггерта?
Он имеет в виду бродячего пса, которого приютил. Это коричневый кобель среднего размера и мохнатости – представитель собачьего среднего класса. Если в его родословной и присутствовала порода, то много поколений назад.
– Таггерт – мой любимец. Думаю, ему у меня неплохо живется – уж явно лучше, чем до нашей встречи. Он ест дважды в день, бегает по пляжу, а по вечерам мы вместе смотрим телевизор. Таггерту в буквальном смысле не о чем беспокоиться. А когда он ослабеет и начнет угасать, я позабочусь о его кончине, потому что так положено. Таггерт никогда не станет размышлять о бытии. Он примет все, что случится, – и хорошее, и плохое, ведь он не представляет, как влиять на свою судьбу. Когда я повезу его к ветеринару в последний раз, он даже не поймет, что происходит. Он просто уснет и смирится с этим, как с данностью.
Питер замолкает. Я жду продолжения, гадая, к чему он рассказал такую грустную историю.
– Вот этого я и боюсь. Что мы тоже такими станем. Переложим заботу о себе в чужие руки, а затем нас затянет в бездну компьютерных игр, телевидения и невероятно реалистичной порнографии. Мы пойдем на поводу у потребностей и перестанем двигаться вперед. В том, что общество рушится, есть вина Карлов, как ни крути. Мы заблудились и больше не понимаем, куда держим путь.
Дальнейшие слова Питера напомнили мне его прежние идеи.
– Вряд ли последние две тысячи лет человечество страдало для того, чтобы мы сейчас, подобно собакам, покорно принимали свою долю, а лишившись чего-то, пеняли на превратности судьбы. Я хочу, как мои предки, бороться за каждую крупицу жизни. Они сражались, чтобы моя родословная не прервалась, чтобы на свет появился я. Меня никто не вынуждает, однако я в долгу перед всеми, кто жил прежде и будет жить после. Ради них я должен продвинуть человечество вперед и, если понадобится – вложить новый смысл в понятие «человек».
Честно признаться, когда Петравики договорил, у меня по спине побежали мурашки.