Прекрасная нивернезка
Шрифт:
Ему хочется приподняться на подушке, раздвинуть полог, чтобы посмотреть, где он находится, но, хотя он и чувствует себя вполне отдохнувшим, сил у него не хватает, и он ждет.
Он слышит чей-то шепот. Кажется, будто по комнате ходят на цыпочках, слышно знакомое постукивание, словно половая щетка прогуливается по паркету.
Виктор когда-то уже слышал это постукивание.
Где же?
Да на палубе «Прекрасной нивернезки».
Да! Да! Конечно, это тот же самый стук.
И больной, собрав все свои силы, кричит слабым голосом, который кажется ему очень громким:
— Эй!
Занавеска раздвигается, и в ослепительном солнечном свете он видит перед собою всех близких, чьи имена он так часто называл в бреду.
Всех! Да, всех!
Все собрались здесь: Клара, Можандр, папаша Луво, мамаша Луво, Мимиль, маленькая сестренка и старая ошпаренная цапля — Экипаж, худой, как его багор, молча улыбается ему во весь рот.
И все руки протянуты к нему, и все головы склонились над ним, и сколько поцелуев, сколько улыбок, сердечных рукопожатий, вопросов!..
— Где я? Как вы здесь очутились?
Но предписание доктора — закон.
Седовласый доктор не шутил, отдавая распоряжения, — нужно спрятать руки под одеяло, молчать, не волноваться.
Чтобы не давать мальчику говорить, болтает без умолку Можандр:
— Представь себе, десять дней тому назад, как раз в тот день, когда ты заболел, я зашел к директору поговорить о тебе. Он сказал, что ты делаешь успехи, что ты работаешь как вол… Вообрази, как я был доволен! Я попросил разрешения повидаться с тобой. За тобой послали, и вдруг в кабинет директора вбегает взволнованный наставник. У тебя начался первый приступ горячки. Я бегу в больницу; ты меня не узнал. Глаза у тебя горели, как свечи, и ты бредил. Ах! Бедный мой мальчик! Ты опасно заболел. Я ни на минуту не отходил от тебя. Ты болтал всякую всячину. Говорил о «Прекрасной нивернезке», о Кларе, о новой барже. Всего и не припомнишь! Тогда я вспомнил о письме, о письме Клары! Его нашли у тебя в руках и передали мне. А я совсем о нем позабыл. Вынимаю из кармана, читаю, ударяю себя по лбу и говорю себе: «Можандр! Так нельзя. Нехорошо из — за собственного горя забывать о беде друзей». Пишу им всем, чтобы они приехали к нам. Никакого ответа. И вот, как только тебе стало лучше, я отправляюсь за ними и привожу их к себе домой, и они живут там и будут жить до тех лор, пока мы не устроим их дела. Верно. Луво?
На глазах у всех блестят слезы, и — бог с ним, с седовласым доктором, — обе руки Виктора выскальзывают из-под одеяла, и он обнимает Можандра так, как никогда еще не обнимал: это настоящий поцелуй любящего сына.
Виктора нельзя еще везти домой, поэтому все сходятся вот на чем: Клара останется возле больного — ухаживать за ним и развлекать его.
Мамаша Луво займется хозяйством. Франсуа поручается наблюдение за постройкой дома — плотник начал строить его на главной улице.
Что касается Можандра, то он поедет в Кламси.
Ему нужно повидать там знакомых, которые сплавляют большие партии леса.
Эти люди будут в восторге заполучить такого опытного судовщика, как Луво.
Нет, нет! Без всяких разговоров! Это дело решенное! Это проще простого.
И уж, конечно, Виктор не станет возражать.
Теперь
Он наедине с Кларой в тихой больничной палате.
Он счастлив.
Он благословляет свою болезнь.
Благословляет продажу «Прекрасной нивернезки». Благословляет все продажи и все болезни на свете.
— Помнишь, Клара, как я правил рулем, а ты приходила и садилась около меня с вязаньем?
Клара хорошо это помнит; она опускает глаза, краснеет, и оба смущенно умолкают.
Ведь теперь это уже не тот маленький мальчик в красном берете, что не доставал ногами до палубы, когда садился верхом на румпель.
Да и она, когда приходит утром и, сняв платочек, бросает его на кровать, выглядит уже совсем взрослой девушкой — так округлились ее руки и так стройна ее талия.
— Приходи раньше, Клара, и оставайся как можно дольше.
Так хорошо завтракать и обедать вдвоем у окна, задернутого белой занавеской.
Они вспоминают раннее детство, похлебку, которую ели одной ложкой, сидя на кровати.
Ах, эти воспоминания детства!
Они, как птицы, порхают по школьному лазарету. Они вьют себе гнезда в каждой складке занавесок, — ведь каждое утро появляются все новые воспоминания и каждое утро все начинается сызнова.
Право, слушая эти разговоры о минувшем, можно подумать, что это восьмидесятилетние старик и старуха, для которых ничего не существует, кроме далекого прошлого.
Разве нет будущего, которое тоже может оказаться прекрасным?
О! Конечно, есть и будущее, и они часто думают о нем, но никогда не говорят.
Впрочем, чтобы разговаривать, вовсе не обязательно произносить слова. Особая манера брать друг друга за руку и заливаться румянцем по каждому поводу гораздо красноречивее всяких слов.
Виктор и Клара целыми днями разговаривают на этом языке.
Именно поэтому они часто бывают молчаливы.
Поэтому-то и дни летят с такой быстротой и месяц проходит так незаметно, что его и не видишь.
Поэтому-то и доктор вынужден в один прекрасный день, взъерошив седины, выпустить больного из лазарета.
Как раз к этому времени возвращается из поездки Можандр-отец.
Дома он застает всех в сборе. И когда бедняга Луво взволнованно спрашивает его:
— Ну как? Берут они меня к себе?..
Можандр не может удержаться от смеха.
— Берут ли они тебя, старина? Да ведь им как раз нужен хозяин для нового судна, — они еще благодарили меня, это для них как подарок.
Кто это «они»?
Но папаша Луво так счастлив, что ни о чем больше не спрашивает.
И, без долгих сборов, они все вместе отправляются в Кламси.
Какая радость ожидает их, когда они подходят к берегу канала!
У пристани, снизу доверху разукрашенная флагами, великолепная новая баржа поднимает среди зелени свою отполированную мачту.
На нее наводят последний лоск. А корма, на которой написано название судна, еще накрыта серым холстом.
У всех вырывается крик:
— Ах, какая красавица!