Прекрасность жизни
Шрифт:
Первая и самая звонкая история была, это когда она, в то время 17-летняя невинная девочка, вдруг бурно сошлась с тоже известным всему городу графоманом, сорокалетним, велеречивым Александром Николаевичем Клещевым, бывшим журналистом. И поселилась у него, в маленькой комнате обширного барака на улице Достоевского, в блатном районе на берегу грязной и вонючей речонки Качи.
Клещев этот, будучи провинциальным гением, был, по рассказам, к ней снисходителен, а сам все писал какой-то совершенно непечатабельный и стыдно выслушиваемый нецензурный роман в стихах о всемирной канализации и всеобщем разложении. Он ее даже, наверное, и мучил, потому что вскоре их отношения были совершенно прерваны. Рассказывали, что лично сам профессор вмешался и поставил перед любовниками условие: либо Клещев с его помощью будет иметь очень плохую жизнь, поскольку криминально нигде не служит, являясь фактическим тунеядцем, либо дочка найдет в себе ум, чтобы прекратить эту позорную для философии, города и лично профессора связь. Ну и правда ли это, неправда, но вскоре Нелли уже вновь жила в обширной родительской квартире на Свободном проспекте, где и осуществляла периодически различные неприятные чудеса.
Фигурировали в слухах - и пьяный квартирный дебош во время отсутствия дорогих родителей, круизирующих вокруг Европы, и гулянки с длинноволосыми сопляками из вокально-инструментального ансамбля "Аскеты": омерзительная музыка в два часа ночи, битье хрустальной посуды, а то вдруг какой-то адресат слал из Гурзуфа телеграмму: "Нелька! Я тебя безбожно люблю. Вышли сто. Нету выехать", о чем откровенный профессор с возмущением рассказывал своим коллегам, а те с ужасом делились полученным в кругу семьи и т. д.
И т. д. Вот какие ползли по городу слухи, то затухая, то разгораясь. Вот так обстояли дела с Нелли Попсуй-Шапко, но Кокоулин таких дел не боялся, потому что был он человек тридцатишестилетний, холостой, тертый и очень на это надеялся.
Да что там надеялся! Он и не надеялся даже, а просто-напросто был совершенно уверен в своих силах. Его, как бы это поточнее сказать, его даже как-то бодрил, подзадоривал этот рой слухов, вьющихся над прелестной головкой избранницы. Он знал себя. Он знал, какое изумление в городе вызовет их предстоящий брак и дальнейшая счастливая семейная жизнь. "Кто бы мог подумать,- будут говорить в городе,- что из этой особы смогла выйти такая хорошая жена".- "Да уж, сошлись два сапога пара,- будут говорить в городе.- Этот скакал-скакал, менял-менял, а ведь тоже - смотрите-ка вот, остепенился-таки. Работник-то он блестящий, можно сказать, и как организатор, и как специалист, с людьми умеет работать, а ведь тоже доходило, что чуть из партии не вытурили, на волоске удержался, да и то сверху помогли..."
Так что роман их рос, креп, мужал и явно клонился в сторону законного брака. Кокоулин сам про себя решил, что этим дело и кончится. А как он когда решал, так всегда и получалось.. Он решил, он смирился с предстоящим браком, и это его ничуть не огорчало: все-таки тридцать шесть уже, и она конечно же хороша, холостяцкая жизнь в благоустроенной квартире, но все-таки - и тридцать шесть уже, и в печень постукивает, и черт его знает может, оно и лучше как-то звучит: "Кокоулин с супругой"? А то, что слухи, дела - ну тут, повторяю, совершенно спокоен был Кокоулин. Он знал себя, строитель! Он умел строить, ломать, формировать, направлять. Он знал все!
Вот и шли под ручку ближе к сумеркам. Шли к кому-то в гости, на квартиру, где сладко поет магнитофон и звенят бокалы и где такие же молодые, такие же стройные, такие же высокие, крупные и счастливые победители жизни так же хохочут, так же умны, так же белозубо улыбаются. И от той белозубой улыбки их ломит и режет в глазах у всего света.
– Здравствуйте,- вдруг сухо ответила она, чуть замедлив шаг. Кокоулин невольно глянул и увидел на углу, близ лотка с пирожками, следующую картину.
Там, на углу близ лотка, там пар валил из этого лотка, а рядом на углу, стоял тусклый человечек в затрапезном и, сняв шерстяную варежку, аккуратно кушал ливерный пирожок ценою в пять копеек.
– Привет,- повторил человечек.
И влюбленные пошли дальше.
– Прости, Неля, это кто?
– спросил мужчина.
Женщина молчала.
– Эй!
– Он шутя и легонько ткнул ее в бочок.
– А? Что? Извини, не расслышала.
– Я спросил, кто это?
– Кто?
– Дама помедлила, а потом вдруг вроде бы даже и обозлилась. Во всяком случае, она довольно напряженно ответила: - Это? Это мой бывший муж. Слышал?
– Что-то такое слышал,- сказал Кокоулин.
Но этот вот вызов в ее голосе, эта явная злость сильно и неприятно поразили его. Он засмеялся.
– Слышал, слышал,- сказал Кокоулин.- Значит, это ничтожество и есть тот самый "муж", кто он там - гений-полугений? Он, да?
Дама тоже ухмыльнулась.
– Он. Да,- медленно сказала она.- А ты что, рассердился, миленький?
– Вот еще,- сказал Кокоулин.
– И потом - почему "ничтожество"? Он многим нравился. Ты профессора Штраубе знаешь? Так вот, он даже папе тогда говорил - есть все-таки что-то такое в этом человеке: незамутненный кругозор, определенная сила, эрудиция.
– У этого слизняка?
– пока еще улыбался Кокоулин.
– Ну да, у этого слизняка. Саша к Штраубе ходил роман, читать. И консультировался - ему медицинские термины нужны были для романа...
– Саша...- только и сказал Кокоулин.
После чего решительно высвободился и повернулся направляться к тусклому человеку.
– Стой!
– цеплялась Неля.
Но он ее руку решительно стряхнул, подошел к нему и не сообразил ничего лучшего, как сказать:
– Эй, мужик! Выпить хочешь?
Человек спокойно жевал. У него было впалое желтоватое лицо. Щетина паршилась на щеках.
– Если хочешь, идем с нами. Вон и Неля тебя приглашает.
– Перестань,- сказала Неля.
– Нет, ну почему?
– возразил Кокоулин.- Разве ты не приглашаешь?
Человек жевал себе и жевал.
– Да вы что, оглохли, что ли?
– рассердился Кокоулин.
Человек же съел наконец пирожок. Он его съел, вытер жирные пальцы о серую полу пальто и лишь тогда вдруг сказал:
– А ты мне деньгами отдай.
– Чего?
– поперхнулся Кокоулин.
– Ну вот на сколько хотел угостить, столько и дай,- спокойно продолжил человек.- А то уж больно морда у тебя противная, чтоб с тобой пить, понял?
– интимно пояснил он.
Кокоулин сжал кулаки.
– А вот я тебя сейчас в милицию!
– радостно закричал человек, и маленькие его глазки холодно сверкнули.- Это что ж такое, гражданы! закричал он.- Гражданы! Трудящий стоит и тихо жрет трудовой пирожок, а к ему пристают пьяные стиляги и спекулянты.