Прекрасность жизни
Шрифт:
И вот однажды сердце старого экономиста взволнованно затрепетало, ибо он своими глазами увидел, как подъехала к сияющему зданию грузовая машина-фургон. Помедлив, распахнулись дверцы, и многие люди потащили наверх сотни картонных папок с надписью "дело".
– Эге! Будет дело! Теперь, видать, не за горами и моя судьба,сообразил Герберт Иванович, задрав голову к небесам.
И увидел в небесах маленькую увеличивающуюся точечку. Это один неаккуратный служащий, остановившись передохнуть близ открытого окна, халатно упустил вниз целую, пустую пока, папку ценой в 22 копейки.
И тут - случилось. Мелькнули ставшие крупными буквы, и "дело" сильно ударило Герберта Ивановича в широко открытый левый глаз острым углом.
Герберт Иванович побледнел. Он долго не мог проморгаться. Но как-то там боль сама немножечко прошла, и Герберт Иванович, продолжая питать надежды, не обратил на глаз никакого внимания.
И зря. Ночью он несколько раз вставал, а наутро глаз затянуло жёлтой пленкой. Резало. Предметы приобрели фантастические очертания. Слезился глаз, но идти в поликлинику Герберт Иванович не мог: по случаю субботы поликлиника не работала.
И по случаю воскресенья поликлиника тоже не работала. В воскресенье утром Герберт Иванович даже чуточку выл от боли, но к вечеру боль настолько отпустила Герберта Ивановича, что в понедельник утром он уже сомневался - а стоит ли вообще обращаться к врачу, тратя дорогие часы его и своего служебного времени.
Но - пошел. Смущало, что глаз хоть и не болел вовсе, но совсем не раскрывался. Да и постреливало вообще-то в глазу, если честно говорить.
Плотный и румяный, безусый и безбородый врач с круглым лицом и пушистыми бачками тщательно осмотрел пациента, убрал блестящие инструменты в стол и замолчал.
– Ну так что?
– осведомился Герберт Иванович, прикрываясь ваткой.
– Травматический иридоциклит,- морщась, сказал врач.
По-русски жалостливо ойкнула медсестра.
– Иридоц! Надо же! Это что-нибудь серьезное?
– Очень серьезное,- понурился врач.- Прободающее ранение глаза.
– Надо же! А слово довольно красивое!
– громко пошутил Герберт Иванович.
– Я поражаюсь вашему мужеству,- прошептал врач.- Ведь у вас абсцесс стекловидного тела. По-видимому, придется произвести энуклиацию.
– Вы этим хотите сказать, что медицина на данном этапе бессильна помочь мне?
– Слишком поздно, слишком поздно! Зачем вы не обратились в "скорую помощь"?!
– застонал врач.
Герберт Иванович, как мог, успокоил его. А сам стиснул зубы.
– Ничто не может застить мое прекрасное виденье,- сказал он, надевая на глаз черную повязку.
После чего продолжал жить. И, надо сказать, очень старался исправить положение. Даже ходил лечиться у знахарей. Ему сказали, что есть такая лечащая знахарка. Она торгует на барахолке читанными журналами "Китай" и "Огонек". Нужно обратиться к ней.
Герберт Иванович посетил барахолку. Там было людно. Люди шаркали ногами, вздымая тучи глиняной пыли. Навязывали, растопырив пальцы, различную одежду. У входа сидели слепые - молодой человек с баяном и старушка, мятая оспой. Она держалась за фанерный посылочный ящик с натянутыми струнами.
Молодой человек вздохнул и развел мехи баяна. Старушка ударила по струнам, и они складно запели: "А под этим дубом партизан лежит". При виде слепых Герберту Ивановичу стало совсем тошно, и он покинул барахолку, не долечившись.
В хлопотах о здоровье он и не заметил, как над Центром возвели сверкающую ребристую крышу. А вакантное место оказалось занятым, когда Герберт Иванович обратился. Оно, не исключено, что и помог бы тот прежний начальник, но его уже нигде не было. То ли перебросили его на другой объект, то ли посадили, то ли еще с ним тоже случилось что дурное, как с нашим Гербертом Ивановичем.
Тоска... И вот теперь наш бедный Герберт Иванович по-прежнему продолжает сидеть в "Рембытприборе" у окна. Левым глазом он теперь ничего не видит, а правым видит все: лампочку, стенку, крашенную серым, шкаф, лица товарищей по работе.
А левым глазом он правда ничего не видит, хотя левый глаз у него есть. Ему сделали голубой стеклянный глаз, и этот голубой стеклянный глаз, чуждый и неживой, равнодушно взирает на кипящую за окошком жизнь, состоящую из предметов и людей, сложную, во многом неординарную жизнь нашего непростого времени.
Звенит звонок, и Ревебцев отправляется с работы домой.
А дома у него соседи неизвестной национальности по фамилии Пейсах. Муж и жена. Они жалеют одинокого, но умного Герберта Ивановича и часто угощают его курицей, фаршированной щукой, грибами. Герберту Ивановичу нравится соседская стряпня. Все они живут на улице Достоевского.
Ну как самим себе же
В назиданье
Не подвести итоги
В этот час!
Ведь необъятность
Плановых заданий
Опять реализована
У нас.
Опять в передовых
Москва - столица.
Опять гордимся
Рапортами с мест.
И каждый
Личным подвигом
стремится
Достойно встретить
Наш партийный съезд.
Опять работа,
Поиск и старанье,
Державный смотр
Всему, что мы смогли.
А наше восхожденье
По спирали
Пример для всей
Трудящейся Земли!
Опять правофланговым
Пятилетий
Встает в масштабе новом
Цифра Пять,
И наш девиз
Достойно жить на свете,
Идти вперед,
Идти вперед опять.
Сергей СМИРНОВ. В новогодний час
ВСЕГДА С ПАРТИЕЙ, ВСЕГДА С НАРОДОМ. 30 ИЮНЯ НАЧАЛ РАБОТУ VII СЪЕЗД ПИСАТЕЛЕЙ СССР
В насмешку над людьми, окончившими университеты, Елкина легко и поучительно преодолела мучительный недостаток образования - она наняла личного секретаря, а для ведения хозяйства двух домработниц. И еще ветеринара, присматривающего за личной собачкой.