Прекрасность жизни
Шрифт:
– Ты за нуждой сюда пришел или на меня рот разевать?
– наконец-то обратился ко мне человек.
– За нуждой,- признался я.- Но послушайте...
– Нечего мне тебя слушать, пошел бы ты...- сказал человек, вытер руки о собственное махровое полотенце и ушел.
Вскоре и я покинул это заведение. Нельзя сказать, чтобы я уж совсем сгорал от любопытства. Мало ли кого встретишь в нашей чудной жизни. Но самолет все не пускали, и я пошел в ресторан. Там было пиво, но были заняты все места. Там я увидел чистюлю. У него за столиком было место. Но вышел уже строгий мужчина в черном пиджаке и громко сказал какому-то неопрятному старичку, торчащему в дверях:
– Аквилант Мефодьевич, я вас попрошу посторонних больше никого не пускать. Согласно постановления месткома, мы тут будем на законных основаниях гулять день рождения одного из наших товарищей...
И Аквилант попер меня к выходу, так что лишь тогда я был вынужден обратиться к этому человеку:
– Простите, здесь место у вас не занято?
– Не занято,- сказал он.
– Тогда я сяду?
– сказал я.
– Садись, мое какое дело?
– поморщился он.
Я и сел. Аквилант заворчал, но за двадцать копеек тут же успокоился.
– Не выпьете со мной?
– спросил я чистюлю через некоторое время.
– Нет, спасибо,- сказал он.
– Может, все-таки выпьете?
– настаивал я.
– Спасибо,- сказал он.- Я не выпью.
Я и выпил один. Я запил водку пивом, я немного растрогался и сказал ему так:
– Простите, но мне кажется, что вы видите во мне какого-то враждебного человека, не знаю почему. А я ведь могу показать вам паспорт и служебное удостоверение. Я служу младшим подметалой в Художественном фонде по линии народного творчества. Вот сейчас был здесь в командировке. Чего бы нам с вами маленько не поговорить - не выпить? Я ведь не урка какой и не наоборот!
А он в ответ улыбнулся, хмыкнул в густые рыжие усы и сказал задумчиво:
– Вы не подумайте, конечно, чего другого, гражданин, но я ведь вас совсем совершенно не знаю, кто вы есть, несмотря на ваши прекрасные документы. А не пью я с вами потому, что вполне возможно, вы и неплохой человек, но вот я однажды выпил с одним неизвестным мне прорабом по фамилии Усопших, и вот уже двадцать лет никому не верю.
– Двадцать лет! Это много!
– вскричал я.
– Да, двадцать лет,- кивнул мой собеседник.- Я тогда был кудряв, молод, хорош собой. И сидел в таком же вот ресторане, но аэропорта поселка Селезнево. Ко мне подсел прораб Усопших и предложил мне выпить. Мы выпили. Он предложил мне выпить еще, но я отказался, объяснив, что не имею для этого активных денег, что все мелкие суммы мои предназначены для добирания до громадной стройки, где я хочу строить свою рабочую биографию согласно прекрасности жизни. Тогда прораб заявил, что все - ерунда, что я настоящий парень, и мы стали пить за его счет.
– А проснулся я наутро под забором,- продолжил мой собеседник, поковыряв вилкой в сером шницеле.- Благо, что было тепло ночью, а то бы я, наверное, еще тогда ушел из жизни. Я сначала ничего не мог понять и думал, что запах этот потому, что рядом какая-нибудь сточная канава и валяется падаль. И я пошел по теневой стороне города, ибо началась страшная жара, и я всех прохожих спрашивал, где находится бюро по оргнабору рабочих, но все прохожие зажимали носы и бежали прочь. Я тогда сел в автобус и говорю какому-то мужику:
– Мужик, а мужик, дай мне шесть копеек заплатить.
А тот ко мне принюхался и гаркнул:
– А ну пошел отсюда, гаунюк!
И меня выкинули из автобуса. И только очнувшись на земле, я понял, какая со мной случилась беда.
– Это какая же беда?
– спросил я.
– Да неужели непонятно?
– просто и грустно сказал мой собеседник Беда та, что я, выпив с незнакомым прорабом Усопших, обделался и упал под забор, около которого и проснулся.
– Ну и что дальше?
– Дальше то что я метался по городу, по июльской жаре, и меня отовсюду гнали. Я зашел в кафетерий скушать булочку - меня выгнали из кафетерия, я зашел узнать, чтоб мне в конце концов кого-нибудь найти или куда-нибудь уехать, а меня выгнали и оттуда. Я ходил везде, и меня... отовсюду везде меня гнали.
– Отовсюду?
– Отовсюду.
– Все?
– Все. И только вода приняла меня.
– Так вы что же это? Топились?
– Да. Я хотел утопиться,- вздохнув, признался человек.- Там течет такая речка Пуиг, и я добрался до нее топиться. Но лишь только река приняла меня, и я отплыл, и я погрузился, как я почувствовал, что невыразимое блаженство охватывает меня, смывая дерьмо с тела и скверну с души. И я раздумал топиться. Я вымылся, как дельфин, выполоскал штаны, трусы, носки и майку. И до самого вечера сушил их на прибрежных камнях. Потом я пошел и завербовался в Речной Флот матросом. Я теперь служу матросом, потому что я люблю воду и готов на нее молиться, потому что она спасла меня. И я не верю никому. Я не верю начальству, я не верю вам, я не верю своей бабе, правительству, церковнику-сектанту Хожаеву я не верю, который звал меня в ихнюю секту, узнав эту историю. А я верю только в воду и в себя. И вы уж извините, пожалуйста, не серчайте на меня, товарищ, а только я с вами пить не стану.
Я засмеялся, закрутил головой:
– Ну что ж, тогда давайте маленько выпьем по отдельности. Я вам налью?
– Это, пожалуй, можно,- подумав, согласился человек.
Я ему и плеснул. Он поднял граненый стакан. Мы долго смотрели друг на друга и улыбались.
А на банкетных столах уже вовсю шумели профсоюзные именины. Хрустели яблоки, стучали ножи, скрипели вилки, звенели бокалы.
– Поактивней, поактивнее, товарищи!
– кричал давешний строгий мужчина в черном пиджаке. И вдруг скомандовал: - А ну, разом, за-пе-вай, товарищи!
Они и грянули на всю Сибирь:
С чего начинается Родина,
С картинки в твоем букваре...
Мощная эта песня, расталкивая сизый табачный дым, вырывалась из накуренного помещения К-ского аэропорта, плыла туда и сюда, ширилась, крепла, росла, стлалась холодной поземкой по апрельской стране, и вот смотрите-ка чудо!
– достигла, наконец, и ваших ушей.
Родные просторы - прекрасны!
Как хочешь, тот пыл назови,
Но все мы, конечно, пристрастны
В своей бесконечной любви.
Священна привязанность эта!
И даже отеческий дым,
Не то что избыточность света
Вовек пребывает - родным.
С ревнивой заботою граждан
Вчера, и сегодня, и впредь
Клочок нашей Родины
каждый
Готовы мы сердцем согреть.
Л. ЩИПАХИНА
В какой-то конторе,
А может быть, тресте,
Как прежде сказали б
В "присутственном месте",
Довольно давно
На втором этаже
Служил зампомзамом
Поручик Киже.