Прекрасные и обреченные. Трилогия
Шрифт:
Задыхаясь от восторга, Энтони привлек к себе жену и уложил рядом на подушку.
– Любимая, – прошептал он, – да разве я могу что-то помнить, кроме твоих чудесных поцелуев?
После этого признания послышался тихий, вкрадчивый голос Глории:
– Энтони, мне вдруг показалось, что кое-кто просто умирает от жажды.
Энтони коротко рассмеялся и со счастливой смущенной улыбкой выбрался из постели.
– И не забудь положить в воду маленький кусочек льда, – добавила Глория. – Как думаешь, могу я на это рассчитывать?
Глория всегда добавляла слово «маленький», когда просила об одолжении, так просьба звучала менее требовательно. Но Энтони снова рассмеялся. Размер
– И маленький крекер с капелькой джема…
– Черт возьми! – с восторгом выдохнул Энтони, не замечая грубости своих слов. – Она просто чудо, моя девочка! Этого у нее не отнять!
– Когда у нас появится малыш, – завела однажды разговор Глория – супруги уже решили, что произойдет это событие через три года, – я хочу, чтобы он был похож на тебя.
– Не считая ног, – хитро улыбнулся Энтони.
– Ну да, кроме ног. Ноги у него должны быть мои. Но все остальное – твое.
– И нос тоже?
Глория пребывала в нерешительности.
– Пожалуй, и нос тоже мой. Но глаза непременно как у тебя, а рот – мой. И овал лица – тоже. А еще с моими волосами он выглядел бы просто милашкой.
– Дорогая Глория, ты полностью завладела ребенком.
– Ну, я нечаянно! – весело прощебетала она извиняющимся тоном.
– По крайней мере пусть у него останется хотя бы моя шея, – настаивал Энтони, с серьезным видом разглядывая себя в зеркало. – Сама говорила, что тебе нравится моя шея, потому что не выступает кадык, а кроме того, твоя шея слишком короткая.
– Неправда! – возмущенно воскликнула Глория, поворачиваясь к зеркалу. – Безупречная шея, в жизни не видала красивее.
– Нет, слишком короткая, – поддразнивал Энтони.
– Короткая? – В голосе Глории слышалось изумление, смешанное с досадой. – Короткая? Да ты сошел с ума! – Она принялась вытягивать шею и снова втягивать в плечи, желая убедиться, что шея обладает змеиной гибкостью. – И ты называешь это короткой шеей?
– Самой короткой из всех, что довелось видеть.
Впервые за многие недели глаза Глории наполнились слезами, а во взгляде отразилась непритворная боль.
– Ах, Энтони…
– Господи, Глория! – В смущении он подбежал к жене и обнял. – Ради Бога, не плачь! Ведь я только пошутил, неужели не поняла? Посмотри на меня, Глория! Любимая, да более красивой и длинной шеи я не встречал за всю жизнь. Честно!
Слезы сменились вымученной улыбкой.
– Нельзя так шутить. Давай лучше поговорим о м-малыше.
Энтони, меряя комнату шагами, разглагольствовал, словно готовил речь для диспута:
– Короче, мы можем завести двоих детей. Двоих совершенно не похожих друг на друга разумных детей. Один ребенок будет сочетать в себе все наши лучшие качества. Твое тело, мои глаза, мой образ мышления, твой ум… а во втором ребенке воплотятся все наши худшие черты: мое тело, твой характер и моя нерешительность.
– Мне нравится этот второй ребенок, – призналась Глория.
– На самом деле, – продолжил Энтони, – мне бы хотелось иметь две тройни, с разницей в возрасте один год, а потом экспериментировать с этими шестерыми мальчишками.
– Бедная я, – вставила Глория.
– Я бы отправил их получать образование в разные страны, по различным системам, а когда им исполнится двадцать три года, собрал бы всех вместе и посмотрел, что получилось.
– И пусть у всех будет моя шея, – подвела черту Глория.
Конец главы
Машину наконец отремонтировали, и она, проявляя изощренную мстительность,
– Ненавижу женщин! – кричала она, пребывая в относительно спокойном расположении духа. – О чем, скажите на милость, с ними говорить? Разве что обычные женские сплетни? Я восторгалась дюжиной младенцев, которых просто хотелось задушить! И каждая из этих женщин либо начинает ревновать мужа и подозревать во всех грехах, если он хорош собой, либо уже испытывает раздражение, если он не красавец.
– Неужели ты не собираешься общаться с женщинами?
– Не знаю. По-моему, они никогда не бывают чистыми. Нет, никогда. За исключением Констанс Шо… ну, помнишь, та самая миссис Мерриам, что навещала нас в прошлый вторник. Пожалуй, она единственная. Такая высокая, статная и выглядит очень свежо.
– А мне высокие женщины не нравятся.
Супруги побывали на нескольких танцевальных вечерах в местных клубах и решили, что этой осенью с них хватит «выходов в свет», даже если и возникнет такое желание. Энтони ненавидел гольф, да и Глория была к нему равнодушна. И хотя однажды вечером ей доставила удовольствие напряженная партия с участием студентов и радовало, что Энтони может гордиться красотой жены, от ее внимания не ускользнуло недовольство хозяйки вечера, некой миссис Грэнби. Дама не на шутку встревожилась, когда бывший однокурсник Энтони Алек Грэнби с энтузиазмом включился в соревнование. Грэнби больше не звонили, и хотя Глория только посмеивалась, такое отношение ее сильно задело.
– Понимаешь, – объясняла она Энтони, – не будь я замужем, мое поведение ни у кого бы не вызвало беспокойства. Но она насмотрелась фильмов и возомнила меня вампиром. Ведь чтобы эти люди были довольны и чувствовали себя спокойно, надо прилагать определенные усилия, а мне решительно не хочется… А смазливые первокурсники, что строят глазки и говорят идиотские комплименты! Нет, Энтони, я уже выросла из таких игр.
Светская жизнь в Мариэтте не отличалась разнообразием. Вокруг городка шестиугольником разместились полдюжины фермерских хозяйств, но они принадлежали древним старикам, которые выезжали в люди на задних сиденьях лимузинов, откуда виднелись только их седые взъерошенные головы, и поездки их, как правило, ограничивались вокзалом. Иногда их сопровождали столь же престарелые, раза в два более дородные жены. Жители городка принадлежали к удивительно неинтересному типу людей. Основную часть населения составляли старые девы, пределом фантазии которых являлись школьные праздники, а их унылые души напоминали малопривлекательную архитектуру белых англиканских церквей в трех епархиях Соединенных Штатов. Единственной местной жительницей, с которой супруги установили близкие отношения, стала широкоплечая и широкобедрая девушка-шведка, приходившая каждый день помогать по дому. Она была немногословной и трудолюбивой, и после того как Глория застала прислугу на кухне, когда та горько плакала, уронив лицо в сложенные на столе руки, она стала испытывать к шведке необъяснимый страх и перестала жаловаться на приготовленную еду. Благодаря невысказанному, таинственному горю девушка и прижилась в доме.