Прекрасные и обреченные. Трилогия
Шрифт:
В конце второй недели мистер Хейт за предварительный гонорар в пятнадцать тысяч начал готовиться к опротестованию завещания.
Зима разочарований
Супруги не успели прожить в маленькой квартирке на Пятьдесят седьмой улице и двух месяцев, как она приобрела едва уловимый, но физически ощутимый налет, определявший атмосферу серого дома в Мариэтте. Повсюду чувствовался застоялый запах табака, потому что оба непрестанно курили. Табаком пропитались одежда, одеяла, шторы и испачканные пеплом ковры. К этому добавлялся затхлый винный дух, неизбежно ассоциирующийся с втоптанной в грязь
Все это превратилось в неотъемлемую часть существования супругов. Несмотря на решения, которые принимались по понедельникам, приближающийся уик-энд по молчаливому обоюдному согласию подразумевалось ознаменовать очередным нечестивым весельем. Наступала суббота, и один из них без предварительных обсуждений брал телефонную трубку и звонил кому-нибудь из привычного окружения, состоящего из ненадежных и легкомысленных приятелей, с предложением встретиться. И только когда вся компания была в сборе, а на столе расставлены графины, Энтони небрежно бросал: «Пожалуй, и я выпью с вами один бокал».
Потом Энтони и Глория отключались на два дня. И только позже, встречая унылый похмельный рассвет, вспоминали, что были самыми одиозными фигурами в самой шумной и привлекающей всеобщее внимание компании в «Буль-Миш», «Клаб-Рамэ» или иных местах отдыха, где не обращают особого внимания на буйства посетителей. Вскоре выяснялось, что они ухитрились промотать восемьдесят или девяносто долларов, сами не понимая, как это случилось, и неизменно объясняя этот факт вечной бедностью «приятелей», которые их сопровождали.
Наиболее искренние из друзей все чаще высказывали прямо на вечеринках свои сомнения, предрекая супругам печальный конец, который неизбежно наступит, когда Глория утратит красоту, а Энтони – замечательную фигуру. Слухи о приснопамятной летней попойке в Мариэтте, прерванной появлением Адама Пэтча, просочились наружу во всех пикантных деталях. «Мюриэл не собиралась откровенничать с первым встречным, – убеждала Глория мужа. – Только ей всегда кажется, что каждый, кому она доверилась, и есть тот самый человек, с которым хотелось поделиться новостью». Окутанная прозрачной вуалью, история заняла заметное место среди городских сплетен. Когда условия завещания Адама Пэтча предали гласности, а в газетах стали появляться сообщения о судебном процессе, затеянном Энтони, повествование обросло множеством новых подробностей, казавшихся ему в высшей степени унизительными. Со всех сторон до супругов доходили слухи об их беспутной жизни, которые, по правде сказать, нельзя было назвать безосновательными. Однако они явно грешили обилием нелепостей и злобных выпадов.
Внешних признаков старения не наблюдалось. Глория в двадцать шесть лет все еще выглядела на двадцать. Свежее юное лицо по-прежнему оставалось изумительной оправой для лучистых глаз; по-девичьи сияющие волосы слегка потемнели и вместо цвета спелой пшеницы приобрели красновато-коричневый оттенок старого золота. Стройное тело неизменно наводило на мысль о нимфе, кружащейся в танце в орфических рощах. Когда Глория проходила по вестибюлю отеля или между рядами в театре, десятки мужских глаз завороженно смотрели ей вслед. Мужчины искали с ней знакомства, пребывая в состоянии длительного искреннего восхищения, неизменно влюблялись и начинали оказывать знаки внимания, так как Глория до сих пор являлась существом, поражающим воображение окружающих невероятной утонченной красотой. И Энтони, в свою очередь, пожалуй, выиграл, а не потерял во внешности. На его лице появилась едва уловимая трагическая тень, составляющая романтический контраст с безукоризненно опрятным обликом.
В начале зимы, когда все разговоры сводились к возможному вступлению Америки в войну, а Энтони, искренне желая заняться писательским трудом, делал отчаянные попытки на этом поприще, в Нью-Йорк приехала Мюриэл Кейн и не замедлила явиться в гости к Пэтчам. Как и Глория, она ничуть не изменилась внешне, знала все модные словечки, танцевала новые танцы и рассуждала о самых популярных песенках и пьесах с тем же жаром, что и в первый сезон в Нью-Йорке, прибыв туда без определенной цели. Напускная застенчивость демонстрировалась всякий раз на новый лад и, увы, по-прежнему безрезультатно. Одежда отличалась экстравагантностью, а черные волосы теперь были коротко подстрижены, как у Глории.
– Я приехала на зимний студенческий бал в Нью-Хейвене, – объявила Мюриэл, открывая восхитительную тайну. Она была старше всех юношей, учившихся в колледже, но, несмотря на это, каким-то образом умудрялась получать приглашения, лелея в душе надежду, что во время очередного бала завяжется флирт, который приведет ее к романтическому алтарю любви.
– Где же ты была? – поинтересовался Энтони, явно забавляясь беседой.
– В Хот-Спрингс. Этой осенью там было просто здорово… столько мужчин!
– Ты влюблена, Мюриэл?
– А что ты подразумеваешь под словом «любовь»? – Это был риторический вопрос года. – Хочу вам кое-что сказать, – резко переменила тему Мюриэл. – Понимаю, дело не мое, но считаю своим долгом предупредить: вам обоим пора остепениться.
– Но мы уже давно остепенились.
– Как же! – лукаво усмехнулась она. – Куда ни пойдешь, только и разговоров, что о шальных выходках супругов Пэтчей. А знаете, как приходилось несладко, когда я была вынуждена вас защищать?..
– Не стоило беспокоиться, – холодно откликнулась Глория.
– Послушай, Глория, – принялась увещевать Мюриэл. – Ты же знаешь, я одна из твоих самых близких подруг.
Глория хранила молчание, и Мюриэл продолжила:
– Дело вовсе не в том, что женщина пьет, но ведь Глория такая красавица, многие знают ее в лицо, ее поведение бросается в глаза, давая пищу разным пересудам…
– Так, и какие последние сплетни? – требовательно спросила Глория, под натиском любопытства отодвинув на задний план чувство собственного достоинства.
– Ну, например, что та пирушка в Мариэтте убила деда Энтони.
Супруги мгновенно напряглись, охваченные досадой.
– Но это же возмутительно.
– Однако именно так и говорят, – настаивала Мюриэл.
Энтони беспокойно заходил по комнате.
– Полная нелепость! – негодовал он. – Те же люди, что приходят к нам на вечеринки, рассказывают эту историю как анекдот, и в результате она возвращается к нам в таком непристойном виде.
Глория теребила пальцами выбившийся из прически рыжеватый локон. Мюриэл облизнула губы, задев кончиком языка вуаль, готовясь высказать следующее замечание: