Прекрасные и обреченные. Трилогия
Шрифт:
Последовавшая за этим депрессия толкнула Дот в объятия Сайруса Филдинга, сына местного продавца одежды и тканей, который однажды окликнул девушку из окна родстера, когда та шла по тротуару. Дот знала его по имени и, если бы занимала более высокую ступеньку в обществе, познакомилась бы с Сайрусом раньше. Теперь она опустилась чуть ниже, но, как бы там ни было, молодые люди встретились. Через месяц Сайрус уехал в учебные лагеря, немного испуганный их близостью и испытывая некоторое облегчение при мысли, что Дот не питала к нему глубоких чувств и что она вообще не из тех, кто забивает себе подобными вещами голову. Дот придала этой связи романтический окрас и, теша самолюбие, убеждала себя, что обоих мужчин отняла война. Она говорила
Некоторое время Дот старалась вести себя более благоразумно. Она позволяла мужчинам «знакомиться» и целовать себя, а иногда допускала и другие вольности, но ее трио пока никем не пополнилось. По прошествии нескольких месяцев решимость или одолевавшие страхи существенно ослабли. Дот стала беспокойной, в полудреме наблюдая, как вместе с ускользающими летними месяцами мимо проходит жизнь. Солдаты, которые попадались на пути, либо были во всех отношениях ниже и примитивнее, либо, но уже не так очевидно для Дот, значительно превосходили по положению в обществе. В этом случае ее просто стремились использовать. Грубые неотесанные янки, расхаживающие толпами по улицам… А потом она встретила Энтони.
В памятный первый вечер он воспринимался всего лишь как симпатичное печальное лицо, приятный голос, средство убить час-другой, но, придя на свидание в субботу, Дот присмотрелась внимательнее. И Энтони ей понравился. В его лице девушка, как в зеркале, неосознанно видела отражение собственных трагедий.
Снова ходили в кино и бродили по тенистым улицам, наполненным разнообразными запахами, на сей раз держась за руки. Разговаривали приглушенными голосами. Пройдя через калитку, они направились к маленькому крыльцу.
– Можно мне ненадолго остаться?
– Ш-ш! – прошептала Дот. – Надо вести себя тихо. Мама еще не спит, читает свои «Пикантные истории».
В подтверждение Энтони услышал тихий шелест переворачиваемой страницы. Сквозь щели жалюзи пробивались горизонтальные полоски света, которые падали параллельными линиями на юбку Дот. На улице стояла тишина, и только компания, расположившаяся на крыльце в доме напротив, время от времени заводила тихими голосами шутливую песенку:
А когда проснешься утром,Всех хорошеньких лошадокТы получишь вдруг в подарок…Потом, будто специально дожидаясь на соседней крыше их прихода, неожиданно проскользнула сквозь виноградные лозы луна, и лицо девушки стало цвета белой розы.
Память озарилась яркой вспышкой, и перед закрытыми глазами сформировалась картина, отчетливая, как стоп-кадр на кинопленке, – по-весеннему теплая ночь с оттепелью, случившаяся среди зимы пять лет назад и уже полузабытая. Другое лицо, сияющее в свете фонаря, похожее на цветок и переменчивое, как звезды…
Ах, la belle dame sans merci, чуждая милосердия дама, живущая в его сердце, заявила о себе ускользающим великолепием темных глаз в «Ритц-Карлтоне», мимолетным взглядом из экипажа, проезжающего по Булонскому лесу! Но те ночи были лишь куплетом песни, всплывшим в памяти лучезарным сиянием. А здесь лишь слабое дуновение ветерка да иллюзии – вечный дар в предвкушении романтичной любви.
Колдовские чары развеялись, рассыпавшиеся осколки звезд снова стали светом фонаря, пение на улице превратилось в монотонное жужжание, сквозь которое проступало хныкающее стрекотание цикад в траве. Сдерживая вдох, Энтони поцеловал ее пылающие губы, а руки Дот уже обвились вокруг плеч.
Воин во всеоружии
Иссушенные недели одну за другой уносило ветром, и дальность совершаемых Энтони вылазок увеличивалась по мере постижения особенностей лагерной жизни и окружающей обстановки. Впервые в жизни он близко общался с официантами, которым раньше давал чаевые, с водителями, что снимали перед ним фуражку, плотниками, водопроводчиками, парикмахерами и фермерами, которые удостаивались мимолетного внимания при раболепном исполнении своих служебных обязанностей. За два месяца, прожитых в лагере, он не разговаривал ни с одним человеком дольше десяти минут кряду.
В послужном списке в графе «род занятий» значилось «студент», хотя при заполнении первой анкеты Энтони опрометчиво написал «литератор». Однако на вопросы сослуживцев он обычно отвечал, что работал в банке. Если бы он сказал правду и признался, что вообще ни дня не работал, его бы заподозрили в принадлежности к классу тунеядцев.
Сержант взвода Поп Доннелли имел неряшливый вид и относился к категории «старых служак», изнуренных пьянством. В прошлом он числился завсегдатаем гауптвахты, где провел долгие недели, но недавно благодаря нехватке инструкторов строевой подготовки вознесся до нынешних высот. Его лицо, изрытое оспинами, словно снарядами, вызывало ассоциации с аэрофотосъемкой «поля боя при пункте “N”». Раз в неделю сержант напивался виски в центре города, затем тихо возвращался в лагерь и падал на койку. Во время утренней побудки Доннелли присоединялся к роте, напоминая внешним обликом посмертную гипсовую маску.
Он пребывал в поразительном заблуждении, что ловко «дурачит» правительство. Восемнадцать лет сержант состоял на службе за мизерное жалованье, но совсем скоро он выйдет в отставку (здесь Доннелли обычно хитро подмигивал) и получит внушительный ежемесячный доход в размере пятидесяти пяти долларов. Такой исход расценивался как замечательная шутка, которую славный воин сыграл с десятками людей, подвергавших его, сельского паренька из Джорджии, издевательствам и унижению с девятнадцатилетнего возраста.
В данный момент в роте имелось в наличии всего два лейтенанта: Хопкинс и всеобщий любимец Кретчинг. Последнего считали славным парнем и отличным командиром, пока год спустя он не исчез, прихватив тысячу сто долларов из общего котла. Как многих обожаемых народом предводителей, отыскать его оказалось делом весьма хлопотным.
И наконец, был еще капитан Даннинг, местный божок в недолговечном, но вполне самостоятельном и независимом микромире. Он числился офицером запаса и слыл человеком нервным, энергичным и восторженным. Это последнее качество часто обретало материальное воплощение в виде небольшого количества пены в уголках рта. Подобно многим руководителям, капитан видел своих подопечных только с лицевой стороны, и, на его оптимистичный взгляд, вверенная рота являлась отличной боевой единицей, именно такой, какая и требуется на этой замечательной войне. Несмотря на все заботы и погруженность в работу, он переживал лучший период в своей жизни.
Батисте, коротышка-сицилиец из поезда, столкнулся с Даннингом на второй неделе муштры. Капитан неоднократно приказывал новобранцам являться на утреннее построение чисто выбритыми. И вот однажды выявилось вопиющее нарушение установленного для всех правила – несомненно, здесь не обошлось без происков тевтонов: за прошедшую ночь четверо новоиспеченных военнослужащих успели обрасти щетиной. То обстоятельство, что трое из них были знакомы лишь с азами английского языка, лишний раз подтверждало необходимость преподать наглядный урок. Итак, капитан Даннинг, не колеблясь, отправил парикмахера-добровольца обратно в роту за бритвой, после чего во имя сохранения демократии со щек троих итальянцев и одного поляка соскоблили всухую всю замеченную растительность.