Премудрость в Ветхом Завете
Шрифт:
Библейское мировоззрение вообще, в особенности же мировоззрение писцов, этих профессиональных служителей и как бы приближенных домочадцев Премудрости, создавших так называемую сапиенциальную литературу, каноническую (Иов, некоторые псалмы, особенно Екклесиаст и Притчи) и девтероканоиическую (Кн. Иисуса, сына Сирахова, Премудрость Соломона), — мировоззрение это обнаруживает одну важную, бросающуюся в глаза и подлежащую постоянному учету особенность. Оно систематически рассматривает ценности, которые мы назвали бы интеллектуальными, как нечто несравнимо большее. Тонкость ума, имея своим началом и корнем «страх Божий» (Прит. 1:7; 9:10, ср. 15:33 и сл., также Иов 28:28 и проч.), представляет собой прежде всего иного особую чуткость к постижению воли Божьей и особую способность к се исполнению. Самый прозаичный здравый смысл, ограждающий человека от глупостей и безумств в каждодневной жизни, имеет высшей задачей оградить от греха. Премудрость проявляется в точном следовании Торе и на шкале ценностей почти совпадает с Торой. «Вот, - обращается Моисей к народу, - я научил вас постановлениям и законам, как повелел мне Господь, Бог мой. (...)
Радикальная противоположность такой Премудрости — тот персонаж псалмов 13/14 и 52/53, который выговорил «в своем сердце», т.е. в средоточии своей негодной, невоспитанной, нездравой мысли: «нет Бога». Как бы мы ни переводили примененное к нему слово [навал] — «глупец», «безумец» или иначе, — очевидно, что имеется в виду отсутствие того особого ума, о котором только что шла речь.
От легендарных времен Соломона, царя писцов и мудрецов, при котором общие для цивилизованных земель Ближнего Востока культурные стандарты, в том числе навыки мысли и поведения сословия писцов, нашли себе путь в жизнь народа Божьего, и до эпохи эллинизма, породившей девтерокаиопический эпилог «саниенпиальной» литературы, — константой традиции, о которой мы говорим, остается нерасторжимое единство сакрального интеллектуализма, предполагающего, что праведность — непременное условие тонкости ума, но и тонкость ума — непременное условие полноценной праведности:
Только тот, кто посвящает свою душу размышлению о законе Всевышнего, будет искать мудрости всех древних и упражняться в пророчествах. Он будет замечать сказания мужей именитых и углубляться в тонкие обороты притчей; будет исследовать сокровенный смысл изречений и заниматься загадками притчей (…) Сердце свое он направит к тому, чтобы с раннего утра обращаться ко Господу, Творцу его (...) Он покажет мудрость своего учения, и будет хвалиться законом завета Господня.Напротив тому:
В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху.Позднее мы встречаем очень энергично заявленное утверждение сакрального интеллектуализма в Талмуде, например: «Грубый человек не страшится греха, и невежда не может быть свят, (...) и нетерпеливый не может учить, и тот, кто занят торгом, не может стать мудрым» (Pirqe Abot II 5). «Невежда не может быть свят» — это уже специфический мотив талмудического презрения к ;-ni z~: [ам Ьаарэц "невежда", букв, "народ земли"], с христианской точки зрения непозволительного. Возвращаясь, однако, к библейским текстам, мы бел труда понимаем, почему слово rhz: [певала], означающее свойство «глупости», носитель которого, hz: [навал], так часто упоминается в них для обозначения тяжкого греха: отроковица, впавшая в блуд, совершила -rz: [невала] среди Израиля и должна быть казнена (Втор. 22:21); старик из колена Ефрема умоляет жителей Гивы не насиловать гостя, лицо, священное по всем патриархальным законам, и не творить г":; [невала] (Суд. 19:22-23); это же слово применено к инцестуозному насилию, совершенному Амноиом, сыном Давида, над Фамарыо (2 Цар. 13:12).
Итак, мы неизменно видим, что в плане аксиологическом Премудрость выступает как ценность сакральная; где ее нет - там грех. Но уместно ли в приложении к библейской Премудрости самое слово «ценность»? До известной меры — да: о ней говорится как о ценности в самом буквальном, наивном, дофилософском смысле слова. Она есть ценность, ибо ценнее злата, серебра и драгоценных камней (Прит. 3:14-15). Более того, она — сверхценность, ибо она дороже всего на свете, и потому для нее и не может быть адекватного менового эквивалента (Иов 28:15-19). Как всякую ценность, ее желательно искать и найти, как рудокоп отыскивает серебряную или золотую жилу, — но знать, где она, выше человеческих сил. и только один Бог знает заповедное место, где она скрыта (Иов, тема всей главы 28).
Однако ценность или даже сверхценность - понятия безличные: что, а не кто. Это не единственный модус библейских высказываннй о Премудрости. Уже в Книге Притчей мы слышим о Премудрости как о персонаже, о персоне или хотя бы персонификации [1] , как о субъекте некоего действия; более того, мы слышим не только о пси, в формах третьего лица — мы слышим ее самое, ее голос.
Премудрость возглашает па улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собрания проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою: «доколе, невежды,1
Ср. С. V. Camp. Wisdom and the Feminine in the Book of Proverbs. «Bible and Literature Series», П. Columbia Theol. Univ. 1985.
Этот мотив возвращается снова и снова. Сам по себе образ публичного, настойчивого призыва внимать добрым советам здравого смысла как будто уметается в категорию тривиальной персонификации. В «сапиенниалыюй» литературе, дидактической по самой своей сути, все время слышится поучающий голос, например, отца к детям (Прпт. 1:8 слл; 2:1 слл; 3:1 слл; 3:21 слл: 4:1 слл; 4:20 слл; 5:1 слл; 5:7 слл; 6:1 слл и проч.), матери к сыну (Прпт. 31:2-8); голос Премудрости возможно понять как метафорическое обобщение всех вообще родительских и наставнических голосов, как бы сливающихся в один голос. Отметим одно: если это метафорический образ, в нем есть один ощутимый момент парадокса. Как по-русски и по-славянски, как по-гречески и по-латыни, Премудрость и по-еврейски обозначается существительным женского рода: г-— [хохма], или. в форме pluralis maiestatis, как Прпт. 1:20, rr.zr. [xoxmotJ. Но для персонажа женственного ее поведение в необычной мере публично: она является не в укрытии дома, но при дороге, на распутиях, на улицах и площадях, у городских ворот. В таких местах выступают персоны, чье бытие публично по самой сути вещей: цари, судьи, пророки.
– но из женщин -блудницы. В той же Книге Притч мы читаем о распутной женщине: «ноги ее не живут в доме ее; то на улице, то на площадях, и у каждого угла...» (7:11-12). Премудрость созывает и приглашает к себе всех, кто се слышит (например, 9:4-5); но и блудница зазывает к себе. Парадоксальная параллельность внешних черт ситуации явно осознана и подчеркнута: блудница соблазняет юношу тем, что не далее как сегодня заколола по обету жертву z-^z- [шелампм]. а потому имеет в доме достаточно мяса для пира (Прит. 7:14).
– но Премудрость также заколола жертвы (буквально «заколола заколаемое», 9:2), приготовила вино и теперь зовет на пир (9:5). Публичное явление Премудрости — и публичное явление блудницы; жертвенный пир Премудрости — и жертвенный пир блудницы, — всюду симметрия, не приглушенная, но заостренная ради некоего важного контраста. Но о смысле этого контраста, как и вообще о функциях образа жены чуждой {-"rzv. [шиша зара], см. 2:16), нам придется говорить подробнее. А пока вернемся к Премудрости. Возразим на только что сделанное предположение: если учительство Премудрости можно понять как дидактическую персонификацию, ее собственные слова о ее космической, демнургической роли выходят за пределы такой персонификации. Вспомним прежде всего locus classicus — Прнт. 8:22-31:
Описание Премудрости в девтероканоническом тексте также не уметается в пределы нормального понятия о персонификации: она описывается как тгуепца voepov, «умный дух», — для эллинистического греческого языка термины достаточно ответственные. «Она есть дух умный, святой, единородный, многочастный, топкий, подвижный, проницательный, неоскверненный, ясный, нетленный, влаголюбивый, быстрый, неудержимый, благодетельный, человеколюбивый, незыблемый, неколебимый, за всем надзирающий и проходящий все умные, чистые, тончайшие сущности. Ибо Премудрость подвижнее всякого движения, и по причине чистоты своей сквозь все проходит и проникает. Ведь она есть дыхание силы Бога и чистое излияние славы Вседержителя; потому ничто оскверненное не войдет в нее. Ведь она есть отблеск вечного света и незамутненное зеркало энергии Бога, и образ благости Его. Будучи одна, она может все, и, пребывая в самой себе, все обновляет, и, перехода сообразно поколениям в праведные души, приготовляет друзей Бога и пророков» (Прем. 7:22-27).