Преобразователь
Шрифт:
– Петя, послушай меня. Я категорически запрещаю тебе вмешиваться в мои проблемы. Если завтра тебя вызовут – уйди в глухую несознанку и откажись от всего. Мне еще только возни с тобой не хватало, тоже мне столп утверждения и истины.
Петюня вскинул белесые бровки и улыбнулся.
– Конечно, Сергей, я буду стараться не доставлять вам проблем. Но я завтра позвоню.
Я снова окинул взглядом его потешную грушевидную фигуру. Разглядел его стоптанные немодные ботинки, дешевые брючки, выглядывавшие из-под чистого, лоснящегося на локтях подрясника, розовые ручки с подстриженными почти до мяса ногтями, полувоенную стрижку и гладкое личико, на котором, как я подозревал, к его глубокому огорчению, никак не желали расти вожделенные для всякого священника усы и борода. Чистенько, но бедно – вот,
Петя, дождавшись заказа, перекрестил широким жестом штрудель с мороженым и, пробормотав себе под нос какую-то молитву, радостно принялся за второй в этот день десерт. Я курил, и мне почему-то хотелось детства, где можно было бы бегать на речку в утреннем тумане и дружить с таким вот нескладным толстым мальчишкой, который угощал бы меня на Пасху куличем, а в Рождественский сочельник пугал бы страшными историями на пустой желудок. Мы выросли бы, и он стал бы батюшкой, а я окончил бы Бауманский и стал бы инженером. Или Тимирязевскую академию – лечил бы себе собак и коров. И мы дружили бы до смерти, и он рассказывал бы мне, какие смешные эти старухи в церкви, которые когда-то ложились в грязь перед телегами, увозившими на расстрел священника, и прятали по шкафам храмовые иконы, а теперь ругают молодежь и чинно сидят по лавкам на службе. Молодые дьяконы и девки с клироса в ответ ругают их, обзывая православными ведьмами, и недоумевают, что они делают в храме. Дьяконы и девки знать не знают, что храм стоит благодаря этим выжившим из ума бабкам, и забыли об этом все. Но Бог-то не забыл! И мой отец был бы не тем, кто мучил крыс и людей в угоду человечеству, а каким-нибудь сельским механизатором или учителем. А может, жил бы в амбаре и ел бы себе тихо колхозное зерно, а я, с усами и хвостом, весело носился по кучам навоза. А может быть… Господи, Боже мой, пусть уж пропадает моя телега, но дай Ты жизни тем, кто в ней так нуждается! Всем этим несчастным, всем, у кого не случилось ни радости, ни надежды, ни веры, всем, кого Ты сотворил, но кто так и не встретил Тебя. И пожалей ты Петю и избави его от меня и моих сородичей. Если, конечно, Ты есть.
При этой мысли я вздрогнул, оттого что пытался затянуться догоревшей сигаретой. Пепел обрушился мне в тарелку, а последний уголек – на руку. Я ойкнул и стряхнул его на пол.
Петя уже доел все сладости и допил кофе.
– Спасибо, Сергей, – вежливо сказал он. Потом снова перекрестился. – Вам, наверное, нужно идти. Я вам завтра обязательно позвоню. Я ведь теперь за вас отвечаю.
Петя встал и попытался убрать за собой посуду, но потом сообразил, покраснел и потер руки.
– Простите еще раз, – он застенчиво улыбнулся. – Ну, я пошел?
Я зачарованно следил за Петей, не имея сил даже высказаться. Пожал его пухлую руку и просил не пропадать.
Петя кивнул и пошел. Я смотрел ему вслед, пока он смешно переваливался по ступенькам.
После ухода своего юного друга я автоматически закурил и столь же автоматически заказал себе еще коньяку и кофе.
Ишь, отвечает он за меня! Вы только посмотрите!
Подошла официантка, сменила пепельницу, расставила на столе коньяк, блюдце с нарезанным лимоном, кофе и сливочник. Я вяло кивнул ее стараниям и, как только она удалилась, залпом влил в себя коньяк.
Что у нас дальше в программе?
В программе у нас были Маша, Анна, Эдик, визит к себе на Пречистенку, отдых и сон. А, совсем забыл. И поездка в Бухару.
Мои размышления прервал настойчивый зуд в паху. Нет, это не то, о чем можно было бы подумать исходя из моего рассеянного образа жизни. Это ожил мой мобильник.
Я
– Сережа, я вчера видела новости. Все наши только об этом говорят, только пока не знают, кто это сделал, – (ой ли?). – Но я думаю, что это ты. Сережа, будь осторожнее, не надо таких экспериментов. За это наказывают. Сережа, мне очень нужно тебя увидеть.
Я посмотрел на экран. Было всего полтретьего, и я подумал: «Почему бы и нет?» Только идти к Маше мне не хотелось.
– Маш, я тоже хочу. Давай встретимся.
– Ты где?
– В центре. Может, увидимся у… Как бы мне хотелось сказать «у меня дома»! Но я не хотел рисковать:
– У тебя есть какие-нибудь подружки, которые одолжат тебе на вечерок ключики от квартиры?
– А зачем? Приходи ко мне.
– Не стоит.
– Ты…
– Я не хочу тебя компрометировать, дорогая. Если нет подружек – давай двинем в сауну. Знаю я одну… Только обойдется это нам с тобой тысяч так в тридцать.
– Ой, у меня сейчас нет таких денег.
– У меня тоже. Так что потряси подружек. Или увидимся в парке на лавочке.
– Сережа, что-то случилось? Ты почему так со мной разговариваешь? У тебя такой странный тон…
Ну вот. Нежная душа не выносит грубых прикосновений.
– Нет, кисуля. Просто у меня серьезные неприятности, и мне бы не хотелось, чтобы нас видели вдвоем. Мало ли что.
Маша неслышно всхлипнула. Я скорее почувствовал ее слезы, чем услышал.
– Когда я говорю с тобой, я все время кажусь себе непроходимой дурой. Прости. Я сейчас узнаю и перезвоню.
Она положила трубку, а я убрал телефон и снова закурил. От кофе и никотина меня уже слегка подташнивало, и я решил, не дожидаясь Машиного звонка, двинуться уже куда-нибудь. Я расплатился и вышел.
Солнце по-прежнему немилосердно жарило, на улице удушающе воняло бензином и асфальтом. Я побрел вверх по переулку, что в принципе по такой жаре было весьма нелогично. Потом мне захотелось в туалет. Потом – попить воды. Потом – лечь. Я застонал и свернул в более оживленный переулок, и тут у меня развязался шнурок. Я присел и краем глаза заметил неопределенного вида человека, который, едва не налетев на меня, пошел было далее, потом, как будто засомневавшись, притормозил у каких-то витрин. И я догадался, что за мной следят. И следили с самого начала. От осознания этого простого факта у меня пересохло во рту. Черт, кретин. Ежу понятно, что меня не выпустят. Но кто следил? Все? И что они знают про Машу? Черт, черт. Мне нельзя ее больше видеть. Если они поймут, что она для меня что-то значит, ее не оставят в покое. Я завязал шнурок и, поискав глазами какой-нибудь магазинчик, зашел в него. Там, повернувшись к улице боком, набрал ее номер. У нее было занято. Черт!
Нелепое кружение по городу теряло всякий смысл и привлекательность. Я вышел на улицу, поймал машину и поехал на Пречистенку. Езда по забитому людьми и автомобилями центру в середине дня не самое приятное занятие. Я сел в третью – как учил Шерлок Холмс. Дозвонился до Маши и сказал, что мы пока не увидимся. Наверное, она хотела что-то сказать, но я отбился. И не снимал трубку до самого дома.
Понятно, что они уже знают, кто она. Но пусть думают, что она просто случайный эпизод, не более того. А может, это и так? Я с надеждой прислушался к своим ощущениям. Но кроме легкой тошноты и головокружения так ничего и не ощутил. «Середина болит», – как справедливо ответил один крестьянин сельскому фельдшеру, на вопрос, что он чувствует после смерти жены.
Квартира встретила меня прохладой и пустотой. Я сбросил потные шмотки и голышом плюхнулся на шелковое покрывало. Нашарил на столике пульт и врубил телевизор. Чувство блаженного одиночества затопило меня, и кошмар последних дней отодвинулся куда-то за опущенные жалюзи. Я прикрыл глаза и провалился в сон.
Глава 11
Бухара-1
Кофе был омерзительным. Я и не предполагал, что в дорогущем отеле в центре Бухары в китайский фарфор могут заливать такую бурду. Это был не эспрессо и не капучино, не американское растворимое пойло и даже не кофейный напиток «Летний» из подгорелой ржи. Это была откровенная гадость.