Преследование
Шрифт:
— Я слышала все, Саймон. Ты шпионил для нас, но французы думают, что ты шпионишь для них!
Все так же сжимая Амелию в объятиях, он ощутил ее дрожь.
Саймон уставился в потолок. Когда же она осознает, что на самом деле значит двойная игра, которую он вел? — подумал Гренвилл. Как только Амелия поймет, на что он способен, она наконец-то потеряет свою беззаветную веру в него. Амелия выскользнула из его рук и села на кровати. Чувствуя, как к горлу подкатила тошнота, Саймон тоже сел и стал застегивать бриджи.
— Ты был во
Это прозвучало как осторожное обвинение.
— Да. — Он не осмеливался взглянуть на нее.
— И долго ты там пробыл? Именно поэтому ты никогда не оставался дома со своими детьми, с Элизабет? Поэтому никто никогда не знал, где ты находишься и как с тобой связаться?
— По большей части я жил в Париже последние два года, служа чиновником в городском правительстве. Там я был известен как Анри Журдан — между прочим, он действительно был моим кузеном, его казнили вместе с большинством жителей Лиона и остальными моими французскими родственниками. — Он наконец-то смог поднять на Амелию глаза.
— Мне очень жаль, — потрясенно проговорила она, взяв его за руку. Лицо Амелии было мертвенно-бледным. — Как же тебя вообще угораздило впутаться в подобные интриги, Саймон, когда у тебя есть дети, которым ты так нужен? Выходит, ты и в самом деле беззаветный патриот?
Он выдернул у нее свою руку. В конечном счете Амелия все-таки осудила его.
— У меня было множество причин принять предложение Уорлока три года назад, когда он впервые обратился ко мне, и патриотизм оказался лишь одной из них. — Саймон взглянул Амелии в глаза. — Большинство моих причин были эгоистичными.
— Я в это не верю.
— Мои причины были эгоистичными, — повторил он.
— Ты любишь своих детей, — твердо произнесла Амелия. — Не могу себе представить, что ты мог вот так пожертвовать своими отцовскими чувствами!
— Я никогда не был хорошим отцом, — веско изрек Саймон, удивившись, как хладнокровно он это произнес. — Я держался от них на расстоянии, чтобы избегать Элизабет, совершенно не думая о том, что мои сыновья нуждаются во мне. Я успокаивал себя тем, что она была превосходной матерью и мое присутствие не имело значения.
Саймон равнодушно подернул плечами, но его сердце мучительно колотилось. Он продолжил:
— Уорлок предоставил мне благоприятную возможность найти оправдание моему длительному изгнанию из семьи, которое я и не думал нарушать. Почему бы мне было не принять это предложение?
Слезы наполнили глаза Амелии, и она снова взяла его за руку.
— Мне очень жаль, что твой брак не быт благополучным, Саймон. Мне кажется, что в противном случае ты никогда не отправился бы во Францию и мы бы сейчас не волновались, что французские агенты узнают о твоей работе на англичан или произойдет нечто худшее.
— И ты ведь действительно так думаешь! — удивленно воскликнул Саймон. Самоотверженная добродетель Амелии не переставала поражать его.
— Конечно,
Саймон знал, что не может ответить Амелии честно. Он не хотел пугать ее еще больше.
— В данный момент мне не грозит никакая опасность, Амелия, поскольку Журдану полностью доверяют.
Амелия пронзила его долгим взглядом:
— Они уже сажали тебя за решетку.
Сердце Саймона оборвалось.
— Я своими ушами слышала, как Уорлок сказал, что ты не сможешь служить ему на совесть, если тебя схватят и снова отправят в тюрьму.
Саймон втянул в легкие побольше воздуха. Амелия была слишком умна, чтобы пытаться сбить ее с толку.
— Не стоит все время опекать меня, — сказала она, заметив его смятение. — Мы вместе находимся в этой сложной ситуации, и я — не дурочка. Я не хочу больше оставаться в неведении.
— Нет, ты не дурочка, Амелия, — сказал он. И сознался: — Да, они посадили меня в тюрьму.
Амелия казалась такой тихой, такой спокойной…
— Что произошло?
— Не имеет значения.
— Это имеет значение — это имеет значение для меня. Поэтому, пожалуйста, скажи мне, почему тебя посадили в тюрьму во Франции. Они поняли, что ты — англичанин?
Саймон облизнул пересохшие губы, мысли лихорадочно заметались у него в голове. Он мог опустить часть правды, но никогда не солгал бы Амелии, даже если она только что своим предположением дала ему блестящую возможность сделать это. Откашлявшись, он вновь обрел дар речи.
— Нет, они так и не обнаружили, что я — англичанин, — начал он. — Они продолжают принимать меня за моего кузена Журдана. Я совершил ужасную ошибку, Амелия. В прошлом ноябре я вернулся в Лондон, чтобы увидеть своих сыновей, потому что у Уильяма был день рождения. Я оставался в городе всего два дня. Но с того момента, как я высадился на берег в Бресте, стало очевидно, что за мной следят. Спустя три недели меня арестовали, обвинили в государственной измене и бросили в парижскую тюрьму. — Его голос неожиданно дрогнул. Саймон в мельчайших деталях вспомнил ту ужасную камеру и не нашел в себе сил продолжить.
Многотысячная толпа заполнила площадь.
Он сжимал железные прутья решетки, выглядывая наружу, вне себя от страха и отвращения.
И вдруг за его спиной раздались шаги. Он напряженно замер. Неужели они пришли за ним?
Толпа оглушительно ревела… снова. Острое лезвие только что получило еще одну жертву…
И запах крови ощущался повсюду.
С грехом пополам Саймон нашел в себе силы вернуться к рассказу:
— Мне предстояло перехитрить их — или отправиться на гильотину. Я должен был убедить их в том, что на самом деле являюсь Журданом — и что собираюсь отправиться в Лондон и навестить там своего кузена Сент-Джаста, а заодно и заполучить ценную информацию, которая поможет французам выиграть войну.