Преступление в Орсивале
Шрифт:
Заявление Гепена ошеломило всех. Итак, он признался!
У г-на Домини все-таки хватило такта не торжествовать; он сохранял невозмутимость, хотя признание безмерно поразило его. И только Лекок, тоже, надо заметить, удивленный, не растерялся. Он подошел к Гепену, хлопнул его по плечу и сказал:
— Ну вот что, дружок. Все, что ты тут наговорил, чушь собачья. Неужели ты думаешь, что у господина судебного следователя есть тайные причины ненавидеть тебя? Их нет, верно? Может, ты считаешь, что я заинтересован в твоей смерти? Тоже нет. Совершено преступление, мы ищем убийцу. Если ты невиновен,
Но Гепен вновь замкнулся в бессмысленном ожесточенном упорстве и бросил лишь:
— Я все сказал.
Но Лекок, сменив тон с благожелательного на суровый, продолжал допрос. При этом он наклонился над Гепеном. чтобы наблюдать за его реакцией.
— Пойми, ты не имеешь права молчать. Впрочем, хоть ты, болван, и молчишь, полиция кое-что знает. В среду вечером твой хозяин велел тебе исполнить его поручение. Какие деньги он тебе дал? Билет в тысячу франков?
Обвиняемый с ошалелым видом уставился на Лекока.
— Нет, — пробормотал он, — в пятьсот.
Как все великие актеры в момент кульминационной сцены, Лекок по-настоящему волновался. Его поразительный детективный гений всего миг назад подсказал ему этот отчаянно дерзкий ход, который, если удастся, обеспечит ему выигрыш всей партии.
— А теперь скажи-ка, как зовут эту женщину?
— Не знаю, сударь.
— Ну не дурак ли ты? Она невысокая, довольно хорошенькая, черноволосая, бледная, с очень большими глазами, да?
— Так вы ее знаете? — дрожащим от волнения голосом спросил Гепен.
— Да, дружок, и если тебе хочется узнать ее имя, чтобы повторять его в своих молитвах, пожалуйста. Ее зовут Дженни Фэнси.
Люди, действительно превосходящие других в какой-либо области, никогда не станут мелочно злоупотреблять своим превосходством; достаточной наградой для них является внутреннее удовлетворение, которое они испытывают, видя всеобщее признание. И пока присутствующие восхищались проницательностью Лекока, сам он тихонько наслаждался своей победой. Ведь он мгновенно просчитал возможности и обнаружил не только замысел Тремореля, но и средства, к которым тот должен был прибегнуть, чтобы его исполнить.
Бешенство Гепена сменилось безмерным изумлением. По его наморщенному лбу было видно, что он никак не может взять в толк, откуда этот человек сумел узнать про его поступки, которые, как он полагал, были тайной для всех.
А Лекок вновь приступил к допросу:
— Ну раз уж я открыл тебе имя этой брюнетки, объясни, как и зачем граф де Треморель вручил тебе пятисотфранковый билет.
— Я уже собирался уходить, а у господина графа не было мелких. Он не хотел посылать меня менять деньги в Орсиваль и сказал, чтобы сдачу я привез.
— А почему ты не пришел к своим друзьям, праздновавшим свадьбу в Батиньоле у Веплера?
Ответом было молчание.
— Какое поручение дал тебе граф?
Гепена мучили сомнения. Он переводил взгляд с судебного следователя на папашу Планта, с доктора Жандрона на Гулара, и ему казалось, что видит на их лицах насмешливое выражение. Он решил, что попал в ловушку, что все они насмехаются над ним, что его ответы только ухудшат его положение. И мгновенно им
— А, так вы обманываете меня! — крикнул он Лекоку. — Ничего вы не знаете, наплели врак, чтобы выведать правду. Я-то, дурак, отвечал вам, а вы повернете мои слова против меня.
— Что с тобой? Опять тебя понесло?
— Нет. Теперь-то я вас насквозь вижу, и вы меня больше не проведете. Теперь, сударь, я вам ни слова не скажу, лучше умру.
Лекок пытался разубедить его, но Гепен с дурацким упорством твердил:
— Я тоже не глупее вас и все вам наврал.
Эта внезапная перемена настроения подозреваемого никого не удивила. Одни подследственные, выбрав определенную систему защиты, сидят в ней, как черепаха в панцире, но есть и такие, кто на каждом допросе меняет показания: сегодня они отрицают то, что говорили вчера, а завтра придумывают какую-нибудь новую нелепицу, которую послезавтра станут опровергать.
Тщетно Лекок пытался заставить Гепена говорить, тщетно задавал ему вопросы г-н Домини. Гепен на все отвечал:
— Не знаю.
В конце концов сыщик вышел из терпения.
— Я-то считал тебя умным парнем, а ты ведешь себя как олух царя небесного. Значит, ты воображаешь, что нам ничего не известно? Ну так слушай. В среду накануне свадьбы мадам Дени, когда ты уже взял у камердинера взаймы двадцать пять франков и собирался вместе с товарищами уходить, тебя позвал хозяин. Потребовав хранить дело в строжайшей тайне — и надо отдать тебе должное, ты держишь слово, — он попросил тебя отстать на вокзале от остальных слуг, пойти в «Кузницу Вулкана» и купить ему молоток, долото, напильник и кинжал. Эти инструменты нужно будет отнести одной женщине. После этого граф вручил тебе пятьсот франков и сказал, что сдачу ты вернешь утром по возвращении. Так было дело?
Да, так. Это было видно по глазам Гепена. Но он все-таки ответил:
— Не помню.
— Тогда мне придется рассказать тебе, что было дальше. Ты выпил, набрался до того, что потратил часть сдачи, чужие деньги. Потому-то ты так и перепугался, когда вчера утром тебя, ничего не говоря, схватили. Ты решил, что это из-за растраты. А потом, когда тебе сообщили, что ночью убили графа, ты вспомнил, как вечером покупал орудия, которые могут быть использованы при взломе и для убийства, подумал, что не знаешь ни имени, ни адреса женщины, которой отдал пакет, что никто не поверит твоим объяснениям о происхождении денег, найденных у тебя, и потому со страху вместо того чтобы поискать способы доказать свою невиновность, решил, что твое спасение в молчании.
Выражение лица Гепена менялось прямо-таки на глазах. Нервы его не выдерживали, казалось, он вот-вот заговорит. Душа его приоткрылась надежде. И все-таки он упирался.
— Делайте со мной, что хотите, — твердил он.
— Ну а что, по-твоему, мы должны делать с таким болваном, как ты? — вскричал явно взбешенный Лекок. — Нет. я начинаю верить, что ты дурак от природы. Здравомыслящий человек понял бы, что мы хотим вытащить его из ямы. и не запирался. Но ты, видно, сам хочешь продлить свой арест. Что ж, за решеткой ты, может быть, поймешь, что самая большая хитрость — это сказать все. как было. В последний раз спрашиваю: будешь отвечать?