Преступление в Орсивале
Шрифт:
— Более чем решительная.
— Ну дай-то бог. Но допустим, нам удастся замять дело. Что будет, когда обнаружат разоблачение Соврези — ведь оно спрятано где-то в «Тенистом доле», и Треморелю не удалось его найти?
— Его не обнаружат, — поспешно ответил папаша Планта.
— Вы в этом уверены?
— Совершенно уверен.
Лекок бросил на старого судью один из тех взглядов, которыми умел исторгать истину из самого сердца собеседника, и протянул:
— А-а!
А сам тем временем подумал:
«Наконец-то! Теперь я узнаю, откуда взялась рукопись, которую мы слушали минувшей
После минутного колебания папаша Планта сказал:
— Я вручил вам, господин Лекок, свою жизнь, посему могу доверить и честь. Зная вас, не сомневаюсь, что в любых обстоятельствах…
— Даю слово, что буду молчать.
— В таком случае — слушайте. В день, когда я застиг Тремореля у Лоранс, я решил увериться в том, что до тех пор лишь подозревал. Я вскрыл пакет Соврези.
— И не воспользовались им?
— Я был в ужасе от того, что злоупотребил доверием покойного. И потом, разве вправе я был похитить возможность отомстить у несчастного, который только ради этой мести позволил себя убить?
— Однако вы передали пакет госпоже де Треморель.
— Верно, но у Берты было какое-то неясное предчувствие ожидавшей ее участи. Недели за две до убийства она пришла ко мне и отдала рукопись покойного мужа, которую собственноручно дополнила. Она попросила, чтобы в случае, если она умрет насильственной смертью, я взломал печати и прочел написанное.
— Так почему же вы молчали, господин мировой судья? Почему предоставили мне искать истину вслепую, наугад…
— Я люблю Лоранс, господин Лекок, и если бы я выдал Тремореля, между мной и Лоранс легла бы пропасть.
Сыщик молча поклонился.
«Ах, черт! — думал он. — До чего хитер этот орсивальский мировой судья, он и мне в хитрости не уступит! Ну что ж, он мне по сердцу, так почему бы и не помочь ему немного, хоть он рассчитывает не на такую помощь…»
Папаше Планта не терпелось услышать от Лекока, что за единственное и почти надежное средство он нашел, чтобы не довести дело до суда и спасти Лоранс. Однако он не смел подступиться к сыщику с расспросами.
Сыщик облокотился на письменный стол и смотрел куда-то в пространство. В руке он сжимал карандаш и машинально чертил на бумаге какие-то фантастические узоры.
Внезапно он словно очнулся от забытья. Последняя трудность была разрешена. Теперь его план составился полностью. Он посмотрел на часы.
— Два часа, — воскликнул он, — а между тремя и четырьмя я договорился встретиться с мадам Шарман, что бы разузнать о Дженни Фэнси!
— Располагайте мною, — отозвался судья.
— Превосходно. А раз уж после Фэнси мы собираемся заняться Треморелем, примем меры, чтобы сегодня же со всем покончить.
— Как! Вы надеетесь завершить дело уже сегодня?
— Разумеется. В нашем деле главное — быстрота. Чтобы наверстать упущенный час, порой приходится тратить месяцы. Сегодня, сейчас у нас есть шанс выследить и захватить Эктора — завтра уже будет поздно. Мы либо схватим его в течение суток, либо придется полностью менять тактику. Все трое моих посланцев разъезжают в экипажах, запряженных превосходными лошадьми. Через час они, должно быть, покончат с опросом торговцев мебелью. Если я правильно рассчитал, то
Говоря это, он извлек из панки листок бумаги со своим гербом — поющим петухом — и девизом «Всегда начеку» и быстро набросал несколько строк.
— Взгляните, — сказал он папаше Планта, — вот что я написал одному из моих помощников:
«Господин Акаб! Немедленно соберите шесть-восемь полицейских, отправляйтесь вместе с ними в кабачок на углу улиц Мучеников и Ламартина и ждите там моих указаний».
— А почему там, а не у вас дома?
— Дело в том, сударь мой, что в наших интересах сберечь время. Оттуда два шага до лавки мадам Шарман и совсем близко до убежища Тремореля, ведь этот негодяй снял квартиру где-нибудь неподалеку от церкви Лоретской Богоматери.
Судья не в силах был скрыть свое изумление.
— Почему вы так полагаете? — поинтересовался он. Сыщик усмехнулся: вероятно, вопрос показался ему наивным.
— Разве вы забыли, — отвечал он, — что на конверте письма, которое прислала родным мадемуазель Куртуа, стоял штемпель парижского почтового отделения на улице Сен-Лазар? Так вот, уехав от тетки, мадемуазель Лоранс, по-видимому, отправилась прямехонько в квартиру, которую снял и обставил Треморель. Он дал ей адрес и обещал, что приедет в четверг утром. В этой квартире она и написала письмо. Можем ли мы предположить, что ей пришла в голову мысль бросить письмо в ящик в каком-нибудь другом квартале? Это тем более маловероятно, что она и понятия не имела, какие ужасные причины заставляют ее любовника страшиться поисков и преследования. Может быть, Эктор оказался настолько осторожен и предусмотрителен, что подсказал ей эту уловку? Тоже нет — иначе он посоветовал бы ей отправить письмо не из Парижа. Получается, что письмо отправлено из ближайшего почтового отделения и никак не иначе.
Его рассуждения оказались так просты, что папаша Планта изумился, почему не додумался до этого сам. Но в деле, которое волнует нас до глубины души, не так-то легко разобраться: от страсти на глазах возникает пелена, точь-в-точь как на очках в теплой комнате. Вместе с хладнокровием судья лишился отчасти и своей проницательности. Между тем он и впрямь не на шутку беспокоился: ему казалось, что для выполнения своего обещания Лекок принимает несколько странные меры.
— Сдается мне, сударь, — не удержался он от замечания, — что полицейские, которых вы призвали на подмогу, скорее помешают вам избавить Эктора от суда, чем поспособствуют этому.
Лекоку показалось, что он уловил во взгляде и в тоне судьи некоторое недоверие, и он нашел это обидным.
— Вы сомневаетесь во мне, господин судья? — осведомился он.
Папаша Планта запротестовал:
— Поверьте, у меня в мыслях не было…
— Я дал вам слово, — продолжал Лекок, — и если бы вы знали меня лучше, то не сомневались бы, что я всегда выполняю то, что обещал. Я заверил вас, что сделаю все возможное для спасения мадемуазель Лоранс; значит, так оно и будет. Но заметьте, я обещал вам приложить все усилия, но не обещал обязательно добиться успеха. Так что позвольте мне принимать те меры, которые кажутся мне уместными.