Преступление в Орсивале
Шрифт:
Папаша Планта с любопытством смотрел на Дженни. Он ждал взрыва отчаяния, воплей, слез, хотя бы легкого нервического припадка. Ничего подобного.
Фэнси уже не питала к Треморелю ничего, кроме ненависти. Она, которой когда-то нипочем было людское презрение, теперь с трудом несла бремя позора и винила Эктора, совершенно, впрочем, несправедливо, в своем нынешнем падении. Она ненавидела его подло, втайне, как умеют ненавидеть девки: при встрече улыбалась ему в лицо, старалась выманить побольше денег, а втайне призывала на его голову все несчастья.
Поэтому Дженни Фэнси
— Поделом ему! — сказала она. — Не надо было меня бросать. И ей тоже поделом.
— Почему же?
— Неужели непонятно? Зачем она обманывала мужа? Такой был славный человек! Она отбила у меня Эктора. Богатая, замужняя дама! А Эктор — просто негодяй, я всегда это говорила.
— Откровенно говоря, я того же мнения. Человек, который так обошелся с вами, не заслуживает снисхождения.
— Правда?
— Черт возьми! Его поведение вовсе меня не удивляет. Знаете ли, убийство жены — не самое тяжкое из его злодеяний. Он еще попытался свалить свое преступление на неповинного человека.
— Да я от него ничего другого и не ожидала.
— Он обвиняет во всем одного беднягу, который, говорят, совершенно ни при чем, но, по всей видимости, будет приговорен к смертной казни, потому что не может объяснить, где он провел вечер и ночь со среды на четверг.
Лекок произнес эту фразу самым естественным тоном, хотя несколько растягивая слова, чтобы не упустить из виду впечатления, которое она произведет на мисс Фэнси. А впечатление было настолько сильное, что девушка вздрогнула.
— Вы знаете, кто этот человек? — испуганно спросила она.
— В газетах сообщают, что это графский садовник.
— Маленького роста, не правда ли? Тощий, с прямыми черными волосами?
— Совершенно верно.
— И зовут его… Постойте… Его зовут Гепен?
— Ах, так вы его знаете?
Мисс Фэнси колебалась. Ее бил озноб, видно было, что она уже жалеет о своей поспешной откровенности.
— А! — наконец решилась она. — С какой стати скрывать то, что мне известно? Я девушка честная, не то что этот мерзавец Треморель, и не хочу, чтобы ни в чем не повинному бедняге отрубили голову.
— Значит, вам что-то известно?
— Да все, все, как есть, известно. Неделю назад мой дорогой Эктор, который раньше, прямо скажем, видеть меня не желал, прислал мне письмо, в котором назначил свидание в Мелене. Я туда приезжаю, встречаюсь с ним, мы вместе завтракаем. И он начинает рассказывать, что попал в затруднительное положение: его кухарка выходит замуж, но один из слуг до того в нее влюблен, что способен устроить скандал на свадьбе, испортить праздник, а то и устроить чего похуже.
— Так он рассказал вам про свадьбу?
— Вы слушайте. Мой дорогой Эктор не мог придумать, как бы избежать неприятностей, и был этим не на шутку озабочен. Тогда я ему присоветовала услать этого слугу но какому-нибудь делу в день свадьбы. Он подумал и сказал, что это удачная мысль.
«Я знаю, что сделаю, — добавил он. — Не стану предупреждать его загодя, а вечером дам какое-нибудь поручение к тебе и намекну, что оно должно остаться тайной для моей жены.
Мисс Фэнси говорила с трудом, запинаясь, подбирая слова; чувствовалось, что она старается припомнить подлинные выражения Тремореля.
— Неужели вы, — перебил Лекок, — поверили в эту басню о ревнивом слуге? Вы же умная женщина!
— Да не то чтобы поверила, а решила, что граф затеял какую-то любовную интрижку и не прочь была ему в этом пособить: я ненавижу его жену, она принесла мне столько горя.
— И вы согласились.
— Да. Все было, как предвидел Эктор. Ровнехонько в десять вечера является этот самый слуга, принимает меня за горняшку, отдает пакет. Я, естественно, угощаю его кружкой пива, он выпивает и предлагает угостить меня; я тоже не отказываюсь. Он славный парень, этот садовник, любезный, вежливый; ей-богу, я провела с ним превосходный вечерок. Он знает кучу историй, одна забавнее другой…
— Понятно, понятно. И что вы делали дальше?
— После пива мы пили вино: у этого садовника карманы были набиты деньгами. Потом снова пиво, потом пунш, потом глинтвейн. В одиннадцать он уже изрядно нагрузился и пригласил меня в Батиньоль танцевать кадриль. Я отказалась и говорю ему, что, раз уж он такой галантный кавалер, пускай потрудится проводить меня к хозяйке, которая живет в начале Елисейских полей. И вот мы выходим из кафе и идем по улице Риволи, заходя в каждый кабачок. Короче, к двум часам ночи бедняга был до того пьян, что свалился на скамейку неподалеку от Триумфальной арки и заснул как убитый; там я его и оставила.
— Что вы делали потом?
— Вернулась домой.
— А что сталось с пакетом?
— То-то и оно! Я должна была выбросить его в Сену, но забыла: понимаете, я пила почти вровень с садовником, особенно вначале… Словом, я унесла пакет домой, там он и лежит.
— Но вы его открывали?
— Само собой.
— Что в нем было?
— Молоток, два других инструмента и большой нож.
Теперь невиновность Гепена была очевидна: предвидение сыщика подтвердилось.
— Ну что ж, — проговорил папаша Планта, — наш подопечный спасен, и теперь остается узнать…
Но Лекок перебил его. Теперь он знал все, что хотел, Дженни больше его не интересовала, и он резко изменил тон: вместо медового голоса старого волокиты раздался суровый голос полицейского.
— Ну, вот что, красавица моя, — обратился он к мисс Фэнси, — вы в самом деле спасли сейчас невинного человека: но вам придется повторить все, что вы рассказали мне, следователю в Корбейле. А чтобы вы не заблудились в дороге, я дам вам провожатого.
Лекок подошел к окну, распахнул его и, увидев на противоположной улице корбейльского полицейского, крикнул, явно не беспокоясь о том, что может скомпрометировать мадам Шарман: