Преступление века
Шрифт:
— Товарищ полковник, за время моего дежурства, происшествий не случилось! — бодро отрапортовал майор с повязкой, когда грузное тело Доброго целиком оказалось на улице. — Дежурный помощник начальника колонии майор Щеглов.
— Знаю я, как у вас ничего не случается… — буркнуло в ответ ответственное лицо, направляясь к двери и отворачивая в сторону взгляд от свидетеля недавнего конфуза.
Молодой офицер не отставал от полковника ни на шаг.
— Живо ко мне этого, как его?..
— Начальника СИЗО?
— И начальника тоже, но главное — быстренько сюда
— Так его уже нет…
— Что значит — нет!? — Добрый от неожиданности застыл перед первой ступенькой лестницы с поднятой ногой.
Майор растерянно пояснил:
— Вчера утром приехали два старших офицера ФСБ и забрали его. Он у них проходит по каким-то делам…
— Какого хрена!? — взревел, вмиг побагровевший Андрей Яковлевич, — кто разрешил!? Кто приезжал?
— Все зарегистрировано… в журнале… — стал запинаться с перепугу дежурный. — Два полковника службы безопасности… По всей форме… Они предъявили удостоверения, постановление. Мы составили акт передачи…
— Черт!.. — выругался толстяк, и медленно зашагал вверх, осознавая беспочвенность претензий к Щеглову, в точности выполнившему обязанности согласно инструкциям.
«Надо было обстряпать по всем правилам: медицинское освидетельствование травмы, рапорт, служебные записки контролеров, свидетельские показания… Тогда бы уж не отвертелся!..» — сердился сам на себя чиновник, по-хозяйски открывая дверь шефа местного заведения.
Спустя минут пятнадцать, расстегнув на выпиравшем брюхе китель, он восседал в удобном кресле и на пару с подполковником разглядывал тщедушного еврея Блюма, доставленного по распоряжению высокопоставленного гостя.
— Так ты заявил следователям прокуратуры, что зазря посажен в карцер? — с затаенной злобой проговорил Добрый, переводя взгляд с помятого арестанта на собственные пухлые пальцы.
— Чтоб мне навеки прописаться в вашем «санатории», гражданин начальник, но я не ведаю причины, из-за которой меня туда поместили…
«Не дурно было б тебя навсегда здесь поселить… — подумал начальник Управления. — Ну, ничего, с одним жидом разобраться обломилось, отыграюсь на другом…»
— Я, разумеется, тоже не в курсе, за что тебя наказали, — врал он, не моргая, — но, полагаю, у здешнего руководства имелся на то повод. Даже сейчас, глядя на твой внешний вид, у нас есть все основания вернуться к прежнему решению.
— Ну что ви себе хотите!? — сделал жалостливое лицо Моисей Карлович, — я же целую неделю грел своим телом каменный пол, не мился, не брился, а только чесался. Если мне дозволят свидание с женой или уже хотя бы принять от нее перэдачку — будте уверэны, — я предстану перэд вами лучше покойника — во всем свэжем и чистом…
— Не знаю, не знаю… — отвечал на это Андрей Яковлевич, пытаясь сковырнуть ногтем самый болезненный заусенец, — свидания, передачки… Оно, может быть, и положено, но имеются такие понятия, как дисциплина, порядок… Раз попал в карцер, стало быть — где-то, в чем-то замечен — нарушал. Тебе же известно — мы поощряем исключительно тех, кто ведет себя правильно.
— А гражданин подполковник
— У меня таких как ты больше тысячи, — буркнул начальник СИЗО, — и голова моя — не компьютер.
— Так вот, — продолжал лекторским тоном, полковник, — а ты у нас, к тому же, заделался доносчиком. Стучишь работникам прокуратуры на тех, кто о тебе, понимаешь ли, днем и ночью печется…
Блюм уныло повесил голову и смотрел на тупые носы старых, стертых штиблет.
— Тут, приятель, не о передачках со свиданиями мечтать следует, а как бы в «пресс-хату» или, скажем, в спецотделение судебной психиатрии при комиссии № 2 не загреметь…
— Гражданин начальник, — расстроено протянул арестант, — мнэ вчера следователи обильно полили сердцэ рижским бальзамом, говоря о моей скорой и полной рэабилитации…
— Ты поменьше разглагольствуй, — осерчал Добрый, кивнул стоящему в дверях лейтенанту и на прощание предостерег еврея: — еще одно необдуманное заявление, господин изобретатель и твое здоровье навеки останется здесь…
Престарелого подследственного поспешно увели.
— Указания по его содержанию будут, Андрей Яковлевич? — подал голос немногословный начальник изолятора, — если пожелаете, можем и впрямь определить на пару дней в «прес-хату»…
— Чего из него выбивать-то? Какие признания? Пусть уж прокуратура сама мучается, — вздохнул важный чин.
— Мы, естественно, не имеем права оценивать действия следствия, но оперативной работой заниматься должны, чтобы иметь представление о тех, кто к нам попадает.
Полковник махнул рукой, встал с кресла и, с трудом застегивая тесный китель, озвучил приговор:
— В карцер, только в карцер…
Спустя двадцать минут он снова млел в теплом салоне «Волги», с трудом преодолевая дремоту. Пожалуй, лишь воспоминания о прошедшей ночи будоражили сознание и отгоняли сон…
После амазонки на сцену диковинным образом вышли две барышни. Точнее, вышла одна — лет двадцати пяти, сплошь перетянутая кожаными ремнями. Другая же, годков восемнадцати отроду, была облачена в прозрачный балахончик и выползла из-за занавеса на четвереньках. Не понимая замысловатого сюжета, тучный чиновник изумленно хлопал глазами, когда девица в портупее начала напяливать на несчастную рабыню ошейник.
— Мазохисты, — шепнула искушенная соседка.
— А-а… — «понимающе» закивал Добрый, припоминая, что прежде где-то слыхал мудреное, импортное словцо.
Однако интуиция и долгий опыт работы с заключенными подсказали: сейчас кто-то кого-то будет бить…
Этот номер ему чрезвычайно понравился. Особенно короткая финальная часть, когда истязательница оголила робкой «пэтэушнице» задницу и разов десять приложила по ней кнутом.
«Вот отменно работает баба!.. — улыбался полковник, выбросив соломинку и шумно отхлебывая спиртное прямо из бокала. — Нам бы такую чертяку в женскую колонию! А что!? Аттестовали бы, обрядили в формяжку и пущай творит экзекуции с нарушителями дисциплины, вольнодумками и всякими шибко грамотными…»