Преступления прошлого
Шрифт:
Настоящий заповедник. Под свесом крыши сновали летучие мыши, из-под ног Джексона лениво ускакала лягушка, и, несмотря на то что он освещал тропинку большим полицейским фонариком, продираясь через колючки и заросли сорняков в угол сада, он чуть не наступил на маленького ежика. Преодолевая почти непроходимые заросли ежевики, Джексон думал, как легко, в самом деле, здесь что-нибудь не заметить. Что-нибудь драгоценное. Недостаточно будет просто разгрести траву и залежи листьев. Хотя Джексон и не рассчитывал ничего найти. Не только потому, что вокруг было столько живности — в этих местах лису можно встретить в любом саду, — а просто потому, что драгоценная пропажа, как ты ни ищи, находится крайне редко.
Сильвия сказала, что надо искать в углу, за яблонями, за большим буком. Джексон не отличил бы бук
Он копал руками — способ малоэффективный и грязный, но лопата показалась ему слишком грубым орудием. Он не копал — он вел раскопки. Очень осторожно. Земля была твердая и сухая, приходилось скрести ногтями. К тому времени, когда он обнаружил первый след, в саду повисла кромешная тьма. Лицо и руки щипало от грязи и пота. Он думал о Нив, о том, как два дня они с Фрэнсисом искали ее, обшаривая вонючие мусорные баки и свалки, каждый закоулок, каждый пустырь, пока Джексон не почувствовал себя одичавшим животным, существом, утратившим всякую связь с человеческим обществом. Он смотрел, как полиция драгой прочесывает канал, и видел, как со дна подняли тело его сестры, облепленное грязью и илом. Он помнил, что первым чувством — прежде чем пришли сложные эмоции — было облегчение оттого, что ее нашли, что она не останется потерянной навсегда.
Сильвия сказала, что Оливию просто оставили примерно на том месте, где она умерла, прикрыв ветками и травой. Полиции нужно было каждый квадратный дюйм этого сада прочесать на карачках, Джексон первым делом бы это сделал, обыскал бы ближайшие окрестности. Он вспомнил, как Бинки говорила что-то о том, как выпроводила «взашей» полицейских со своего участка. Непостижимо, какая-то наглая старая тори велела им убраться — и они убрались. И все это время Оливия Ленд лежала здесь, терпеливо дожидаясь, когда кто-нибудь придет и найдет ее. Джексон подумал о Викторе, как тот прикрыл свою маленькую дочку сорняками и садовым мусором, как будто она ничего для него не значила, оставил ее одну в незнакомом месте, когда тело ее еще не остыло. Не забрал ее домой. О Викторе, который вернулся в постель, заперев заднюю дверь, оставив Амелию, еще не хватившуюся сестренки, одну снаружи. О Викторе, который тридцать четыре года держал Голубого Мышонка под замком вместе с правдой. Сестры Ленд часто играли в саду у Бинки, а потом Сильвия запретила им сюда заходить. Потому что знала, что здесь Оливия.
Сперва он нашел ключицу, а потом вроде бы локтевую кость. Он прекратил раскопки и посветил вокруг фонариком, пока не увидел маленький лунно-белый череп. Джексон вытащил из кармана телефон и позвонил в парксайдский участок.
Он сел на корточки и стал рассматривать ключицу, смахивая с нее землю со всей нежностью археолога, обнаружившего нечто редкое и неповторимое, впрочем, так, конечно, оно и было. Ключица была крошечная и хрупкая, словно принадлежала мелкому зверьку, кролику или зайцу, как половинка птичьей грудной вилки. Джексон благоговейно поцеловал ее, самую священную реликвию, которую ему суждено было отыскать. Пошел дождь. Джексон не мог вспомнить, когда в последний раз шел дождь. Aqua lateris Christi, lava me [130] Джексон заплакал. Он оплакивал не свою сестру, не Лору Уайр, не Керри-Энн Брокли, не всех пропавших девочек на свете, он плакал по маленькой девочке с клетчатыми ленточками в волосах, которая держала в руках Голубого Мышонка и велела ему улыбаться в камеру.
130
Вода ребра Христова, омой меня (лат.). Из молитвы «Anima Christi», уже цитировавшейся на с. 185 и 187.
Джексон устроился на своем месте в экономклассе, двадцатый ряд, у окна. Он мог бы позволить себе полететь бизнес-классом, но зачем без нужды швырять деньгами. Похоже, он остался сыном своего отца.
Он был богат. Неожиданно, абсурдно богат. Бинки сделала его единственным наследником
Два миллиона, при условии, что кошкам будет обеспечен должный уход. Это относится и к потомству? Ему придется заботиться о кошках Бинки год за годом, до самой смерти, а потом Марли и ее потомкам тоже придется за ними присматривать? Первым делом он их всех стерилизует и кастрирует. Он знал, что не заслужил этого, тут и говорить не о чем, это как выиграть в лотерею, не купив билета. Но если так, то кто заслужил? Уж точно не ее единственный кровный родственник Квинтус. Который нашел теткино завещание в пользу Джексона и попытался убить его, чтобы ему не досталось состояние. И наверняка убил бы свою тетку, если бы она не опередила его, тихо умерев от старости.
Сначала Джексон переживал, что деньги грязные, что они вышли из алмазных копей, добыты кровью, потом и рабским трудом черных землекопов, «нэгров». Грязная нажива. Он даже подумывал отдать все Хауэллу. «Потому что я черный? — спросил Хауэлл, вытаращившись на Джексона, будто у того выросла вторая голова. — Вот ты шизанутый». И Джексон решил, что, пожалуй, считать Хауэлла символом всех жертв в презренной истории имперской эксплуатации — это немного чересчур. Хауэлл с Джулией играли в криббидж за столом в Викторовой гостиной, попивая джин. Джулия грохнула пустым стаканом по столу и сказала: «Плесни-ка мне еще». Этих двоих он бы ни за что не взялся перепить.
Хауэлл с Джексоном остановились в отеле «Гарден-хаус», дома-то у Джексона больше не было. Джулия предложила им приют, но Джексон и подумать не мог о том, чтобы жить в старом, холодном доме Виктора и спать в комнате, последней обитательницей которой была кто-нибудь из потерянных сестер Ленд.
Он сам рассказал Джулии. Отвел ее в полицейский морг посмотреть на хрупкие заячьи косточки. («Это против правил, Джексон», — мягко упрекнул его судмедэксперт.) Джулия сильная, он знал, что она сможет без истерики посмотреть на то, что осталось от крошечного скелета Оливии. Она протянула руку к сестре, но патологоанатом сказал: «Не трогайте, милая. Позже, позже вы сможете до нее дотронуться», и Джулия убрала руку и прижала ее к сердцу, как будто сердце у нее вдруг заболело, и охнула, очень тихо. Джексон и не знал раньше, что одно маленькое «ох» может быть таким невыносимо печальным.
Джексон сочинил такую историю: он выгуливал собаку, и собака потянула его в сад Бинки, где принялась рыть землю в зарослях, и лаяла, лаяла, пока Джексон не подошел посмотреть, в чем дело, и тут-то он и обнаружил тело Оливии. «И где сейчас ваша собака, инспектор?» — спросил первый же детектив, прибывший на место преступления. «Убежала», — пожал плечами Джексон, не потрудившись добавить: «Теперь просто мистер Броуди». Про визит в монастырь он не сказал ни полиции, ни Джулии. Он считал, верно или нет, что если Сильвия хотела открыть правду, то ее дело решать кому и когда. Он пообещал сохранить тайну исповеди, он дал слово. «Похоже на трагический несчастный случай, — сказал он следователю. — Промашка полиции. Тридцать четыре года прошло, что уж теперь».
Хауэлл налил джина себе и Джулии.
— Почему вы не идете к нам, мистер Би? — спросила она. — Мы могли бы втроем во что-нибудь сыграть.
— Мы можем попытать счастья и отыграть половину твоих непомерных и незаслуженных деньжищ, — добавил Хауэлл.
Джексон отказался.
— Жалкое бздыкло, — прокомментировал Хауэлл.
Можно помочь Хауэллу открыть свое дело. Часть денег положить в трастовый фонд для Марли. И сколько-нибудь дать Лили-Роуз. Он заходил к Тео, видел открытку с розовым цветком на каминной полке. Ни один из них о ней не обмолвился. Лили-Роуз заварила чай, и они сидели в саду и ели бисквитный торт с джемом и взбитыми сливками, который испек Тео. «Вкуснятина, правда?» — со знанием дела сказала Лили-Роуз.