Преступления против жизни в странах общего права

Малешина Анастасия

Существенные изменения претерпевают и нормы об ответственности за простое убийство. В частности, это касается категории простого намеренного убийства в английском уголовном праве, которая во многом трансформировалась в результате принятия Закона о коронерах и правосудии 2009 г. (Coroner and Justice Act, c. 25). Так, традиционные для англо-американской правовой системы основания защиты – провокация и ограниченная вменяемость – были переформулированы с учетом ранее высказанных предложений правовых комиссий и судебной практики.

Простое ненамеренное убийство в английском праве было дополнено новым видом противоправного лишения жизни другого человека – корпоративным простым убийством – после принятия Закона о корпоративном простом убийстве и корпоративном убийстве 2007 г.

Среди новых деяний, которые уголовно-правовая система общего права традиционно относит к системе преступных деяний против жизни, можно выделить преступления, объектом которых выступает плод человека на разных этапах своего внутриутробного развития. Данный подход затрагивает множество проблем не только и не столько правового характера, сколько социальных и философских. Гуманистическое общество XXI в., каким его видит и строит по крайней мере западная цивилизация, ориентировано на провозглашение, уважение и защиту высоких стандартов жизни каждого человека, и здесь возникает ряд вопросов относительно того, как эти стандарты реализовывать исходя из сложившейся системы ценностей. В частности, как определить границы жизни человека, ее начало и конец, и сохранить при этом действующую систему позитивных прав. Провозглашение принципа сакральности человеческой жизни предполагает ее неприкосновенность с момента если не зачатия,

то ранних этапов внутриутробного развития, и обязанность поддерживать, независимо от «качества жизни». Тогда невольно встает вопрос об общепринятом в подавляющем большинстве государств западного мира праве женщин прерывать нежелательную беременность, а также правовом статусе эвтаназии в контексте принципа добровольности оказания медицинских услуг и праве самостоятельно определять свою судьбу. Но даже если мы будем исходить из высоких нравственных идеалов, насколько это верно – возводить систему каких-либо этических воззрений в статус преступления [6] ? «Можем ли мы утверждать, что самого по себе общественного осуждения достаточно, чтобы оправдать квалификацию некоторого деяния как преступления? Это кажется несовместимым с нашими традициями индивидуальной свободы и нашим знанием того, что моральные нормы, пусть даже самого большого количества людей, не могут служить гарантией истины. Если общественного осуждения недостаточно, то что же еще нужно? Не следует ли представить доказательство того, что рассматриваемые деяния причиняют ущерб определенным людям уже сегодня? Или же достаточно продемонстрировать их влияние на общественные обычаи и установления, которое вызывает изменения в социальной среде и таким образом косвенно затрагивает каждого члена общества? Если верно последнее, следует ли также показать, что эти социальные изменения угрожают нанести некий типичный долгосрочный ущерб вроде роста преступности или падения производительности труда? Или же можно было бы обойтись доказательством того, что в большинстве своем члены современного общества с сожалением восприняли бы такие изменения? Много ли в таком случае добавляет наш довод о причиняемом ущербе к простому доводу об общественном осуждении?» [7] С этих позиций уголовное право должно быть отделено от любых моральных норм и служить исключительно целям сохранения общественного порядка.

6

См. подробнее: Fuller Lon L. The Morality of Law. New Haven, 1964.

7

Дворкин Р. О правах всерьез / Пер. с англ.; ред. Л.Б. Макеева. М., 2004. С. 326–327.

Превалирующая концепция всесторонней охраны от внешнего вмешательства со стороны третьих лиц и государства при отсутствии серьезных законных оснований, признания и уважения автономии лица нашла выражение в наметившейся тенденции декриминализации ассистированного самоубийства, осуществляемого в соответствии с предусмотренным законом порядком в ряде североамериканских юрисдикций и в Канаде. Положительный опыт применения данной процедуры в отдельных штатах, в частности Орегон и Вашингтон, во многом изменил общественные взгляды на этико-правовую проблему практической реализации данной группы соматических прав в сторону их признания.

Определенная медлительность в проведении реформ отчасти объясняется тщательным обдумыванием каждого нового шага законодателя, поскольку «ломать» приходится проверенные временем и судебной деятельностью, «покоящиеся» на продуманной, складывающейся годами доктрине институты. И поставленная задача в силу объективных причин не является легкой. «Значимость смерти человека с точки зрения морали требует от правовой нормы тщательной дифференциации уголовной ответственности в зависимости от формы виновности. Но факторов, определяющих форму виновности, слишком много. Поэтому реформы можно оценивать по шкале, верхнее и нижнее значение которой выражено в их крайнем проявлении. Одна из крайностей заключается в том, чтобы выбрать наиболее значимые факторы, определяющие формы и степень вины, и инкорпорировать их в дефиниции преступных деяний и оснований защиты, обозначив их тем самым максимально точно. Достоинство данного подхода в том, что закон применяется и толкуется согласованно и непротиворечиво. Но такая норма утрачивает гибкость. Впоследствии это может привести к тому, что деяния, не обладающие столь высокой степенью общественной опасности, будут отнесены к категории более тяжких преступлений. Вторая крайность выражается в том, чтобы при определении преступных деяний широко прибегать к моральным нормам. Подобный подход позволяет принять в расчет все факторы. Но в конечном итоге это приведет к непоследовательности. Несогласованность мнений судей относительно того, какие факты следует признать морально релевантными и как их оценивать, закончится тем, что аналогичные дела будут решаться по-разному» [8] .

8

Tadros V. The Homicide Ladder // The Modern Law Review. 2006. Vol. 69. № 4. P. 617.

Целью данной работы было комплексное изучение вопросов построения и регламентации ответственности за совершение преступных деяний против жизни в уголовном праве Англии, США и Канады, их законодательного закрепления, практики применения норм, анализ возможных путей реформирования существующих составов.

Настоящая работа представляет собой первое за последнее время комплексное монографическое исследование системы преступных деяний против жизни в Англии, США и Канаде. Работа построена на критическом анализе действующих норм Англии, США, Канады, устанавливающих ответственность за преступные деяния против жизни, основана на изучении не только нормативных актов, но и значительного числа прецедентов, на их доктринальном толковании. В работе впервые проведен систематический анализ преступлений против жизни с учетом последних изменений законодательства и появившейся практики. Все деяния, объектом посягательства которых выступает жизнь человека в ее понимании юристами изучаемых стран, систематизированы с использованием сложившихся в методологии традиций. Автором избран подход рассмотрения существующих норм в динамике, начиная с момента их зарождения, последующего развития и трансформации и заканчивая перспективами дальнейшего существования и тенденциями реформирования.

В монографии затронуты многие актуальные проблемы биоэтики в их уголовно-правовом контексте, а также способы решения сложных правовых и этических вопросов в правопорядках, которые стали объектом исследования. Также в работе содержатся конкретные рекомендации по совершенствованию российского уголовного права.

И даже если специалисты обнаружат, что данная работа не может предложить им ничего нового в их узкой области, они все равно, вероятно, будут рады возможности расширить свои знания об интересующем их предмете за счет информации из других исследовательских сфер.

Глава 1

Общая характеристика уголовно-правовой охраны жизни в Англии, США и Канаде

§ 1. Особенности уголовно-правовой системы стран общего права

Сравнительные исследования, проводимые в последние десятилетия в области уголовного права, позволяют говорить о формировании самостоятельной, весьма перспективной отрасли знаний – сравнительного уголовного права. Предметом изучения данной отрасли являются современные уголовно-правовые системы, состоящие из уголовно-правовых моделей различных государств, общие принципы и закономерности их возникновения, становления и развития, а в качестве основного метода познания выступает метод сравнения, используемый для выявления общего и особенного в развитии национальных правовых систем, регулирующих преступность и наказуемость деяний [9] .

9

В современной компаративистике принято выделять правовые системы, объединяемые на основе общих типологических особенностей в правовые семьи. Не умаляя достоинств классической типологии, мы посчитали возможным говорить о самостоятельных уголовно-правовых системах, в рамках которых выделили особые уголовно-правовые модели.

При

исследовании основных уголовно-правовых систем современности на первый план выдвигается вопрос их типологии [10] . В основу такой типологии может быть положен как ряд простых критериев, так и один сложный. Типологию можно проводить как на уровне правовых систем в целом, так и в рамках отрасли уголовного права. Сама типология может носить как исторический, так и логический характер. Все это обусловливает возможность существования множества типологий, с одной стороны, и потенциальную сложность создания новой всеохватывающей типологии – с другой.

10

В методологии к основным способам группировки относят классификацию, систематизацию, типологизацию, группировку (См.: Каган М.С. Системное рассмотрение основных способов группировки / Избранные труды в VII томах. Т. I. Проблемы методологии. СПб., 2006. С. 44–54). Применительно к множествам, имеющим гомогенный характер, как это имеет место с разными правовыми системами, способ группировки точнее всего именовать типологизацией, а ее результат – типологией. Типология как метод, в основе которого лежит «расчленение систем объектов и их группировок с помощью обобщенной, идеализированной модели или типа», представляет собой более высокий уровень познания. (См.: Антонян Ю.М., Еникеев М.И., Эминов В.Е. Психология преступления и наказания. М., 2000. С. 35). Вместе с тем типологизация имеет сходство с классификационными процедурами и в определенной степени выступает прямым продолжением классификации, поскольку последняя разделяет группы разнородных объектов до тех пор, пока не доходит до уровня качественной однородности, на котором можно говорить о самостоятельных типах. Видимо, именно по этой причине в компаративистских исследованиях оба понятия иногда используются как синонимы, тождественные способы группировки без указания на их разный методологический характер. (См.: Есаков Г.А., Крылова Н.Е., Серебренникова А.В. Уголовное право зарубежных стран. М., 2008. С. 13–17 (Автор главы – Г.А. Есаков)).

Подавляющее большинство современных типологий уголовно-правовых систем построены на типологии, предложенной Р. Давидом, который выделил три основные правовые семьи – романо-германскую, общего права и социалистическую, к которым примыкают все остальные правовые семьи. При этом он исходил из двух основных критериев: идеологического (религиозные и философские воззрения данного общества) и юридического [11] .

Так, по мнению О.Н. Ведерниковой, при анализе уголовно-правовых систем необходим системный подход, предполагающий анализ трех составляющих уголовного права: «1) уголовно-правовой доктрины, отражающей правовую культуру и правовую политику страны или региона; 2) уголовно-правовых норм, установленных официальными органами государства; 3) правоприменительной практики, направленной на реализацию принципов, целей и задач уголовного права» [12] . Опираясь на указанные критерии, автор выделяет такие типы уголовно-правовых систем, как романо-германский (западноевропейский континентальный); англо-американский (англосаксонский); мусульманский; социалистический и постсоциалистический, в рамках которых существуют уникальные модели уголовного права.

11

См.: Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1999. С. 19–20. В настоящее время его типология, ставшая уже классической, нередко подвергается критике в силу своей недостаточности: во-первых, предложенные Р. Давидом три правовые семьи не могли охватить все разнообразие правовых систем, во-вторых, сама типология не учитывала существенные различия самих систем. Французский компаративист Р. Леже иллюстрирует свои критические замечания на примере уголовного права и процесса. Он пишет о тех сложностях, с которыми столкнулся Марк Ансельм, который для проведения своего исследования уголовного права и процесса присоединился к классификации Р. Давида. Поскольку и уголовное право, и процесс в равной степени опираются на юридический и идеологический критерии любой правовой семьи, его подход был последователен и логичен. «Однако, когда речь зашла об определенных материально-правовых или процессуальных аспектах, уголовное право некоторых стран оказалось состоящим в тесной зависимости от принципов конституционного порядка и судебного контроля. В уголовной сфере также следовало принимать во внимание эпоху кодификаций с ее научными идеями и криминологическими доктринами, имевшими огромное влияние. В результате в рамках одной романо-германской семьи различие между уголовными кодексами оказалось огромным (можно привести только один пример коренного различия между французским и итальянским кодексами)» (Леже Р. Великие правовые системы современности / Пер. с фр. А.В. Грядов. М., 2009. С. 103). Р. Леже в поисках нового подхода к правовым системам предлагает разделить их на две группы: группа правовых систем, принадлежащих правовым государствам с длительной правовой традицией (Западная Европа, Северная Европа, Южная Европа и несколько государств, относящихся к этой группе, например, Австралия), и группа правовых систем, принадлежащих правовым государствам, не обладающим правовыми традициями, или государствам, подчинившим право религии или идеологии, что не позволяет их относить к правовым государствам (Япония, чья правовая система в силу исторических причин и оснований социальной психологии является подражанием другим системам, Китай, государства, чьи правовые системы основаны на мусульманском или индусском праве, в прошлом – СССР, каноническое право) (Леже Р. Указ. соч. С. 105–110).

12

Ведерникова О.Н. Современные уголовно-правовые системы: типы, модели, характеристика // Государство и право. 2004. № 1. С. 69.

Иногда предпринимаются попытки заменить несколько простых критериев одним сложным. Г.А. Есаков полагает, что в силу особенностей исторического развития уголовного права в той или иной стране и обусловленных ими различий в источниках права в данной уголовно-правовой системе всегда доминирует определенная идея [13] . Идея, по его мнению, сводится к тому, «что (или кто) является доминантой в уголовном праве». Подобных доминант может быть пять: человек, закон, Бог, общество и семья, и им соответствуют следующие уголовно-правовые семьи – общего права, континентального права, религиозного права, общинного права и обычного [14] .

13

В качестве других примеров сложных критериев, принятых в сравнительном правоведении, можно привести предложенный К. Цвайгертом и Х. Кётцом «стиль» как отличительную особенность каждой правовой системы. Р. Паунд определяющим для правовых систем различных государств считал «дух» как особый правовой феномен, существующий в каждой конкретной стране и определяющий мышление теоретиков и практиков права (См.: Цвайгерт К., Кётц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права: В 2 т. Т. 1. Основы. М., 1998. С. 99–117; Pound R. The Spirit of the Common Law. N.J., 1999. P. 1–32). О. Чейз при анализе существующих процессуальных систем мира говорит о феномене «культуры» как определяющем стиль юридического мышления, поведения и, соответственно, разрешения правовых споров. «Мы обращаемся к феномену культуры для того, чтобы объяснить, почему существенным образом отличающиеся друг от друга институты используются юристами разных правопорядков для решения проблем сущностно одинаковых» (Chase Oscar G. Law, Culture and Ritual. Disputing Systems in Cross-Cultural Context. N.Y., 2005. P. 6.). При этом под термином «культура» он предлагает понимать совокупность идей, ценностей и норм, общепринятых социальной группой и носящих как эмпирический, так и априорный характер. И обращаться к данному феномену предлагается в тех случаях, когда существующие различия невозможно объяснить исторически, формально-юридически, социологически.

14

Есаков Г. А. Основы сравнительного уголовного права. М., 2007. С. 28.