Превращение
Шрифт:
— Как у тебя дела? — спросила я.
Ощущение было странное, как будто из моих уст эти слова должны были прозвучать не так искренне, как от Сэма.
Изабел скучающе фыркнула и открыла глаза.
— Ты прямо как мамашин психотерапевт. — Она потянулась в манере, под которую как нельзя лучше подходило определение «томная», и сказала: — Пойду поищу чего-нибудь выпить. У вас есть лимонад?
С одной стороны, я порадовалась, что отделалась так легко, с другой — не была уверена, не стоит ли спросить еще раз. Сэм, наверное, спросил бы. Впрочем, я не могла долго воображать его на своем месте и думать его мыслями, поэтому просто сказала:
— В дверце холодильника был какой-то, и еще в ящике справа.
— Тебе
Одна из моих закладок упала на пол и приклеилась к ее босой ноге, и она, изогнувшись, отцепила ее.
Я задумалась. Живот у меня слегка крутило.
— Имбирный лимонад, если есть.
Изабел вышла из комнаты и вернулась с банкой газировки и банкой имбирного лимонада. Она протянула ее мне и включила радиочасы на тумбочке у кровати. Заиграла любимая радиостанция Сэма; прием был не очень уверенный, потому что они находились где-то южнее Дулута. Я вздохнула; мне не особенно нравился рок, но он напоминал о Сэме, больше даже, чем его книжка на тумбочке или забытый на полу у стеллажа рюкзак. Теперь, когда солнце почти зашло, я почему-то с особенной остротой поняла, как мне его не хватает.
— У меня такое чувство, как будто я попала на любительскую рок-вечеринку, — сказала Изабел и переключилась на более мощную дулутскую радиостанцию, где крутили поп-музыку. Она растянулась на животе рядом со мной — обычно там лежал Сэм — и вскрыла свою газировку. — Что смотришь? Читай давай. Я просто бездельничаю.
Похоже, она говорила серьезно, так что никаких оснований не читать параграф по истории у меня не было. Вот только делать это мне не хотелось. Хотелось свернуться клубочком на кровати и тосковать по Сэму.
Поначалу забавно было валяться на кровати, ничего не делая и не боясь, что в любой момент могут помешать родители или непрошеные воспоминания. Негромко мурлыкало радио, Грейс сидела, с сосредоточенным видом уткнувшись в учебник, и переворачивала страницы вперед и время от времени назад, перечитывая что-то. За стеной громыхала кухонной утварью ее мать, потом из-под двери потянуло подгоревшим тостом. Это была умиротворяюще чужая жизнь. Приятно было находиться рядом с подругой, но не чувствовать себя обязанной поддерживать разговор. Я даже почти не вспоминала, что Грейс больна.
Некоторое время спустя я протянула руку к тумбочке, где рядом с радиочасами валялась какая-то затрепанная книженция. Не представляю, сколько раз ее надо было прочитать, чтобы довести до такого состояния, и зачем это могло кому-то понадобиться. Она выглядела так, как будто ее переехал школьный автобус, но предварительно кто-то принял с ней ванну. На обложке значилось, что это стихи Райнера Марии Рильке, и не просто стихи, а перевод с немецкого. Это не показалось мне слишком захватывающим, и вообще, я всегда считала, что стихи придумали для того, чтобы пытать ими грешников на нижних кругах ада, но больше все равно делать было нечего, поэтому я взяла книгу и открыла ее.
Она раскрылась на странице с загнутым уголком и сделанными синими чернилами пометками на полях. Несколько строк были подчеркнуты.
…Ах! В ком нуждаться мы смеем? Нет, не в ангелах, но и не в людях, И уже замечают смышленые звери подчас, Что нам вовсе не так уж уютно В мире значений и знаков.Рядом чьим-то неразборчивым почерком было подписано: «findigen — смышленый, gedeuteten — истолкованный?» и еще какие-то отрывочные пометки на немецком. Я поднесла книгу поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть крошечную запись в уголке, и до меня вдруг дошло, что книга, должно быть, принадлежала Сэму: от нее
Мой взгляд снова упал на страницу.
Ночь, когда ветер вселенной Гложет нам лица… [7]Не могу сказать, чтобы я внезапно воспылала страстью к поэзии. Я вернула томик на тумбочку и опустила голову на подушку. Должно быть, когда Сэм прокрадывался в эту комнату, он спал на этой стороне, потому что я уловила знакомый запах. Какую дерзость надо иметь, чтобы ночь за ночью приходить сюда только ради того, чтобы быть с Грейс! Я представила их с Грейс здесь, в этой постели. Я видела, как они целовались, как Сэм обвивал ее за талию обеими руками, когда думал, что их никто не видит, и как преображалось обычно строгое лицо Грейс. Нетрудно было представить, как они лежат, прижавшись друг к другу, и целуются. Как их дыхание сливается воедино, а губы одного жадно ищут шею, плечи, кончики пальцев другого. Внезапно меня охватила тоска, тоска по чему-то такому, чего я сама была лишена и чему не знала названия. Мне вспомнились руки Коула на моих ключицах, его жаркое дыхание на моих губах, и я вдруг поняла, что завтра позвоню ему или разыщу, если получится.
7
Здесь и выше цитируются «Дуинские элегии» Р. М. Рильке. Перевод В. Микушевича.
Я снова приподнялась на локтях, пытаясь отвлечься от мыслей о его ладонях на моих бедрах и запахе Сэма, исходившем от подушки, и произнесла:
— Интересно, что сейчас делает Сэм.
Грейс придерживала страницу двумя пальцами; брови у нее были задумчиво сведены; услышав мои слова, она перестала хмуриться, и ее лицо приняло какое-то неуверенное выражение. И кто только тянул меня за язык!
Грейс осторожно опустила страницу и разгладила ее, потом прижала пальцы к горящей щеке и точно таким же движением разгладила кожу.
— Он сказал, что вечером попытается позвонить, — произнесла она наконец.
Она продолжала смотреть на меня все с тем же неуверенным выражением, и я добавила:
— Мне просто интересно, кто-нибудь из волков уже превратился в людей и пришел к нему? Я тут на одного из них наткнулась.
Это утверждение было настолько близко к правде, что мне практически не пришлось кривить душой.
Лицо Грейс прояснилось.
— Я знаю. Сэм говорил. Ты в самом деле на него наткнулась?
Вот черт. Пришлось рассказывать.
— Я отвезла его в дом Бека как раз в ту ночь, когда ты ездила в больницу.
Глаза у нее расширились, но она не успела задать ни единого вопроса, потому что затренькал дверной звонок — громко, настойчиво и на разные лады.
— Пицца! — преувеличенно весело крикнула из коридора мать Грейс, и больше мы с Грейс ни о чем не говорили.
Принесли пиццу, и Изабел даже выдала кусочек маме, чего я на ее месте делать бы не стала. Мама поднялась к себе в студию, чтобы мы могли расположиться в гостиной. Небо за стеклянной дверью на террасу успело почернеть настолько, что невозможно было сказать, полночь на дворе или семь вечера. Я уселась на одном краю дивана с одиноким куском пиццы на тарелке, Изабел с двумя — на другом. Бумажной салфеткой она аккуратно промокнула со своей пиццы лишний жир, стараясь не задеть грибы. По телевизору показывали «Красотку»; на экране героиня Джулии Робертс опустошала магазины, в которых Изабел выглядела бы как своя. Коробка с пиццей стояла на кофейном столике перед телевизором. Начинки была целая гора.