Превращение
Шрифт:
— Он редко бывал дома, но меня это не расстраивало. Когда он появлялся, все было прекрасно, и у нас с братом было замечательное детство. Да, все было здорово, пока мы не начали взрослеть.
Не помню, когда мама впервые произнесла это вслух, но совершенно уверен, что именно в этот миг все дало трещину.
— Давай, не томи уж, — саркастическим тоном подстегнула меня Изабел. — Что он сделал?
— Не он. Я. Что сделал я.
И что же я сделал? Наверное, отпустил толковый комментарий по поводу какой-нибудь заметки в газете, или в школе перескочил вперед через класс, или решил какую-нибудь
Это было началом конца.
Я пожал плечами.
— В школе я обогнал своего брата. Папа хотел, чтобы я ходил с ним в лабораторию. Чтобы я начал заниматься по программе колледжа. Он хотел вылепить из меня второго себя. — Я помолчал, вспоминая, как раз за разом разочаровывал его. Молчание всегда, всегда было хуже, чем крик. — Но я так им и не стал. Он был гением. А я — нет.
— Тоже мне трагедия.
— Для меня это и не было трагедией. А для него — стало. Он желал знать, почему я даже не попытался. Почему выбрал для себя другой путь.
— И что же это был за путь? — поинтересовалась Изабел.
Я молча посмотрел на нее.
— Не надо так на меня смотреть. Я вовсе не пытаюсь вынюхать, кто ты. Мне на это плевать. Я просто хочу понять, почему ты стал таким.
Столик неожиданно пошатнулся, я вскинул глаза и увидел перед собой три прыщавые девчачьи физиономии. У всех трех были одинаковые глазки-щелочки, прижмуренные в одинаково восторженном выражении. Физиономии были незнакомые, но выражение я узнал и с упавшим сердцем понял, что сейчас услышу.
Изабел нахмурилась.
— Если вы собираетесь втюхивать нам герлскаутское печенье, можете уходить сразу. И вообще, можете просто сразу уходить.
Предводительница этой малолетней компании — в ушах у нее болтались серьги-кольца, Виктор называл их бубликами — сунула мне под нос розовый блокнот.
— С ума сойти! Я знала, что ты не умер. Знала! Можно мне автограф? Пожалуйста!
Две другие негромким хором повторяли:
— Обалдеть!
Наверное, мне следовало бы испытывать страх от того, что меня узнали. Однако все, о чем я мог думать, это то, что я в клочья рвал душу в гостиничных номерах, сочиняя свои брутальные, полные скрытого смысла песни для этих вот визжащих от восторга соплюх в футболках с физиономиями героев модного молодежного сериальчика. «Наркотика» для детсадовцев.
Я вытаращился на них и переспросил:
— Прошу прощения?
Они слегка погрустнели, но девица с сережками так и не убрала блокнот.
— Пожалуйста, — повторила она. — Можно попросить у тебя автограф? После этого мы не будем больше тебе докучать, честное слово. Когда я впервые услышала «Разбей мне лицо», я чуть не умерла. Она стоит у меня вместо звонка на мобильнике. Я ее просто обожаю. Это лучшая песня всех времен. Когда ты пропал, я так плакала. Я целыми днями ничего не ела. Я подписалась под петицией тех, кто верит, что ты жив. Господи боже мой, я просто глазам своим не верю. Ты
Одна из ее подружек и в самом деле разрыдалась, до глубины души потрясенная моим счастливым воскрешением из мертвых.
— А-а, — протянул я и как ни в чем не бывало продолжил: — Вы приняли меня за… Да, меня часто путают. Но я не он.
Я остро ощущал на себе взгляд Изабел.
— Что? — Теперь у девицы с сережками тоже вытянулось лицо. — Но ты так похож на него. Клево.
Она залилась такой яркой краской, что ей, наверное, было больно.
— Спасибо.
«Пожалуйста, уходите».
— Ты правда не он? — не желала сдаваться девица.
— Правда. Не представляете, сколько раз я уже это слышал с тех пор, как обо всем рассказали в новостях.
Я с сожалением пожал плечами.
— Можно я хотя бы сфоткаю тебя на телефон? — спросила она. — Чтобы можно было рассказать подругам?
— Не думаю, что это хорошая идея, — забеспокоился я.
— Это значит «брысь отсюда»! — подхватила Изабел. — Живо!
Вся троица одарила ее недовольными взглядами и попятилась.
— До чего же похож! — задумчиво протянула одна из девиц.
— Я думаю, это все-таки он, — заявила та, что была в сережках. — Просто он не хочет, чтобы его трогали. Он сбежал, чтобы скрыться от таблоидов.
Изабел поедала меня взглядом, дожидаясь ответа.
— Обознались, — сказал я.
Девицы вернулись на свои места. Та, что была в сережках, высунулась из кабинки и крикнула:
— Я все равно люблю тебя, Коул!
Две ее подружки завизжали.
— Коул?! — переспросила Изабел.
Коул. Я вернулся к тому, с чего начинал. Коул Сен-Клер.
Когда мы уходили, девицы все-таки умудрились заснять меня на свои мобильные телефоны.
На-ча-ло кон-ца.
35
Так, как в первые два часа в студии, я не выкладывался еще никогда в жизни. Когда Дмитра поняла, что я не очередной фанат Элиота Смита, она принялась гонять меня в хвост и в гриву. Мы повторяли одни и те же слова раз, другой, третий, то пробуя другую аранжировку, то дозаписывая гитарный бой, чтобы наложить его поверх перебора, то добавляя перкуссионные эффекты. В некоторых местах я записывал собственный голос еще раз, а кое-где и не единожды, так что в конце концов получил многоголосый хор Сэмов, перепевающих один другого.
Это было великолепно, нереально, изматывающе. Начинал сказываться недосып прошлой ночи.
— Не хочешь передохнуть? — предложила Дмитра через несколько часов. — Я пока займусь сведением того, что мы уже записали, а ты разомнись, сходи в туалет, попей кофейку. Ты начинаешь фальшивить, да и твоя подружка, похоже, уже успела соскучиться.
В наушниках послышался возмущенный голос Грейс:
— Я спокойно сижу на диване!
Я ухмыльнулся, стащил с головы наушники и, оставив их вместе с гитарой, вышел в главную комнату. Грейс полулежала на диване с усталым видом; пес пристроился у ее ног. Я остановился перед ней; Дмитра принялась показывать мне, как выглядит мой голос на экране компьютера. Грейс обняла меня за пояс и прижалась щекой к бедру.