Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
Но, ты знаешь, беспокойный мозг всегда найдет, на чем заморочиться. Он даже в вакууме найдет повод для рефлексии и предмет, вокруг которого начнет накручивать клубок мыслей.
Я нашла свое «мозговое веретено» довольно быстро.
Вначале я много читала, гуляла, писала дневник и даже пристрастилась к рукоделию. Словом, жила как классическая провинциальная старая дева из обедневших дворян. Для полного сходства с какой-нибудь Татьяной Лариной мне не хватало только запретной страсти, неудачного альковного сюжета. Или какой-то «возвышенной привязанности», или мессианского «пунктика». Ну там какие-нибудь школы для крестьянских детей внедрять или открывать больницу для бедных, или страдать по тайному советнику. Но так продолжалось
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Своего «пассажира» Нина разглядела сразу, как только он появился на базе. Он явно не был спортсменом, об этом говорило все его субтильное телосложение и постоянно затуманенный взгляд. При этом зрачки его не блуждали бесцельно. Наоборот, он тут же втыкался взглядом в зрачки каждого, кто неосторожно подставлялся, заговорив с ним. Он как будто что-то искал в чужих глазах, прямо требовал взглядом, чтобы собеседник тут же, сейчас же, безо всякой прелюдии обнажил перед ним все, что происходит у него в голове, сердце и печени. Он искал в каждом кого-то, как будто смотрел на огромного человекоподобного робота и пытался рассмотреть, кто же сидит внутри этой конструкции и на самом деле ею управляет. Кто-то куда более нервный, ранимый и беззащитный, чем хочет казаться.
Словом, он не был адреналиново–жизнерадостным спортсменом.
И травмированным спортсменом, постоянно посылающим по своему телу сигнал проверки состояния системы, он тоже не был.
Казалось, он совершенно забил на свое тело, и оно жило отдельно от него – по инерции. Даже ходил он как-то расхлябанно, как будто контролировал только выброс ноги вперед, а как уж там она пустится и куда, не заботился. Он как будто раскидывался ногами, отбрасывал их от себя. Движениями он походил на деревянную марионетку. С руками – та же история. Прикурив сигарету в баре, он тут же буквально ронял зажигалку на стол – она занимала его и контролировалась мозгом ровно до того момента, пока оставалась вероятность неверного действия, пока оставалась невыполненной функция.
Каждое утро он выглядел так, как будто накануне бухал. Да какое там «как будто». Просто по утрам было очевидно, что накануне он бухал.
Он постоянно держал в поле зрения мобильный телефон, словно в любую минуту ждал важного звонка. Мусолил его в руках, нащупывал в кармане, как мент–новичок только что полученный пистолет. Когда телефон все-таки звонил, он вздрагивал, долго смотрел на светящийся экранчик, наконец, отвечал на звонок и быстро говорил. Выплевывал в трубку знакомые Натке слова «пресс–релиз», «пресс–конференция» и «пиар–месседж». Стремительно сворачивал разговор и ронял телефон, как пудовую гирю, которую полчаса держал на вытянутой руке.
Еду он выбирал тщательно, долго стоя над шведским столом с пустой тарелкой. Оценивал, принюхивался, но когда приносил тарелку к столу, тут же терял к ней всякий интерес и ел, совершенно не глядя. Не чувствуя вкуса. Механически забрасывал в себя все, что так придирчиво только что отобрал.
Словом, на наслаждающихся своей материальностью, смакующих и полностью отдающихся процессу набивания живота начальников, обильно тусовавшихся в «Новогорске», он тоже не был похож. Это был другой, редкий для этого места, тип. Редкий здесь, но весьма распространенный на других территориях – особенно в рекламных агентствах. В своей прежней жизни Натка на таких насмотрелась.
И, конечно, ее к нему потянуло. Из чистого любопытства, разумеется: ей стало интересно, что этот чудила делает в спортивном ашраме?
— Ну и как вам наши куриные биточки? – ехидно–весело спросила она, забирая у него из-под носа пустую тарелку. Так, как будто она интересовалась забористостью выкуренного на двоих косяка, а не вкусом перемолотых куриных ног.
— Биточки? – дернул он головой и заозирался, словно биточки витали где-то вокруг. Хихикнул зажатым смехом марихуанщика, бросил взгляд в тарелку. – Да, биточки, точно! Думаю, они снабдили меня необходимыми белками и забили артерии допустимым количеством холестерина, так что сегодня я надеюсь избежать гипертонического криза или что там бывает от избыт-ка холестерина? Можете считать, что до завтра вы обеспечили этому телу относительные гарантии существования, если, конечно, сегодня ночью в каком-нибудь Обнинске не взорвется маленький учебный атомный реактор, и в Подмосковье не случится множество маленьких неучебных смертей.
Чувака несло, и остановил он свой поток с трудом.
— В таком случае советую на ужин взять салат из морской капусты. Йод, говорят, повышает шансы при радиации.
— Надо же, и это предусмотрели. Обязательно учту.
— А то! Ведь наши гости должны побеждать по любому. Даже в условиях ядерной зимы. Быстрее, выше, сильнее!
— Девиз очень ограниченного пользования.
— Да, пожалуй, группе «ВИА Гра» стоило добавить в песню «Чем выше любовь – тем ниже поцелуи» рефрен на латыни: медленнее, ниже, нежнее.
— Что ж, у вас есть реальный шанс написать новый забористый хит и засрать этими словами мозги 90% населения. Сделаетесь богатой и купите себе большой забор.
— Я готова уступить эти слова для твоего романа.
— Моего романа? – он так напрягся, что, казалось, стал выше.
— Ну да, ведь ты же приехал сюда роман писать? – играла ва- банк Нина.
— Нет, я не пишу роман, – снова хихикнул он и взъерошил волосы. Очевидно, Нина попала в самое яблочко. Это было несложно: старик Довлатов не врал – большинство журналистов, пиарщиков и рекламщиков на самом деле мечтают написать роман. И всю жизнь живут в ожидании, предвосхищении какого-то специального дня, какого-то сверхъестественного знака, какой-то уникальной конфигурации звезд, которые вдруг подтолкнут их под руку к клавиатуре и нашепчут строки их первой книги. Нина решила сыграть роль этого «перста судьбы». В конце концов, это было единственное занимательное эмоционально–гуманистическое развлечение, которое вызвало в ней хоть какое-то оживление и волнение за эти месяцы.
Она решила сыграть в Кассандру:
— Не пишешь? И очень зря, по–моему, тебе обязательно надо написать роман. У тебя хорошо получится. Правда–правда, я вижу: у тебя подходящий фейс для литературной энциклопедии. Почему же ты не пишешь? – спросила Нина так, как будто бы нисколько не сомневалась в необходимости появления этого романа.
— Это хороший вопрос, но, боюсь, у меня нет на него хорошего ответа, – повелся он.
«Йес!» – выдохнула про себя Нина и произнесла:
— Мне почему-то кажется, что ты смог бы интересно рассказать любую историю, даже список Гомеровских кораблей или кто кого родил в Ветхом завете.
— Но даже эти занудные истории уже рассказали до меня какие- то маразматические старики. Все сказано, – он механически вытащил из кармана сигареты и полез за зажигалкой. В последний момент вспомнил, что курить можно только в баре или на улице. А в столовой нельзя.
— Покуримка? – предложила Нина, опуская поднос на стол.
И они вышли на улицу.
Интуиция ее не обманула: персонаж действительно оказался художником в творческом параличе. Сотрудником полицейской пресс–службы, который маялся нудностью и рутинностью своей ежедневной работы, видя сны о чем-то большем. Он корчился в творческих муках, пытаясь творить свой Текст, и не мог его выродить. Он тужился, но не выдавал никакого результата так долго, что уже даже засомневался – а есть ли у него внутри что-то, что достойно и хочет быть рожденным? Он начал думать, что он пуст, выхолощен и творчески бесплоден.