Прежде, чем умереть
Шрифт:
— Но он тебя не убил. Почему?
— Сам не знаю. Может, подумал, что трудно будет такое объяснить.
— Это случилось до нападений в полях, или после?
— До. В прошлом году ещё. Емельян тогда сказал, что Бог сделал его непохожим на остальных, но душу вложил не хуже прочих. Просил меня молчать об увиденном. А я... До того раза от Емельяна мне худого терпеть не приходилось. Я послушался. Думал, всё по-прежнему останется. Но этой весной...
— Продолжай.
Игнат тяжело вздохнул и обхватил себя за плечи.
— Весной отче стал меняться. Он день ото дня делался всё более тучным,
— Господи-боже, — перекрестился Тарас.
— Летом не реже двух ночей в неделю Емельян в келье у себя не ночевал. Когда возвращался, подол у него всегда в грязи был. А осенью... Осенью сами знаете, что началось.
— Плодовитый, опасный гермафродит и его агрессивный выводок, — изобразил Станислав, будто записывает это себе в блокнот. — Да тут не меньше сорока золотых выходит.
— Имейте же совесть! — вскочил староста. — Таких денег во всём Кадоме отродясь не водилось!
— Так раньше у вас и гермафродитов не водилось. Надо адаптироваться к ситуации.
— Тридцать два — край! Прям вот тута вот! — провёл Тарас пальцем по кадыку. — Сжальтесь, люди добрые. Проявите христианское сострадание. Последнее отдаём.
— Тогда точи вилы.
— А если серебром?! — протянул староста руки вперёд, будто в них уже тяжёлым грузом лежал благородный металл. — В храме серебра разного в достатке! Кресты, оклады, подсвечники! А?
— Кресты — это хорошо, — кивнул я. — Начинай собирать.
Глава 13
Охота — как много в этом слове. Говорят, до войны люди охотились не ради мяса и наживы, а чисто из спортивного интереса и в погоне за трофеями. Потратить неделю-другую, топча лес вслед за стадом оленей, чтобы подстрелить красавца-самца, отрезать его рогатую башку, набить её опилками и повесить над камином — вот это я понимаю энтузиасты! Заходя в лес, они, должно быть, чувствовали себя истинными царями природы. Минутные стволы и просветлённая шестнадцатикратная оптика против слуха, обоняния и голых инстинктов. Беги, всё живое, спасайся, ты в ареале человека! Благословенные времена. Можно было в своё удовольствие передёрнуть затвор хоть в дремучей чащобе, хоть в степи, хоть в горах, точно зная весь список местной фауны. Какого же хера случилось с этим миром, что по лесам и полям теперь скачут твари, сломавшие прежний баланс и низвергающие царей природы к подножию пищевой пирамиды? Кажется, я знаю ответ.
— Павлов, на два слова, — отозвал я лейтенанта в сторонку.
— Что?
— Ваша работа?
— Ты о чём?
— Не ломай дурочку. Та штука, что звалась отцом Емельяном, явно не плод запретной любви.
— Намекаешь на Легион?
— Слава богу, я боялся, что слишком тонко. Ещё один из отходов вашей лаборатории? Прежде, чем ответишь, хочу пояснить — мне по большому счёту пох** с какой человеконенавистнической целью вы дали ему путёвку в жизнь, но если он вдруг срёт гексогеном или мочится нитроглицерином, я должен об этом знать. Тш-ш-ш, молчи, не отвечай, ещё рано. Прежде уясни себе, что неся разную поебень про «закрытую информацию», как вы это любите, и скрывая жизненно важные факты о нашей диковинной зверюшке, ты даёшь мне веский повод отвести глаза, когда ей или её выводку вздумается тобою закусить. Мы ведь на охоту идём. А на охоте что самое важное?
— Чтобы за кабана не приняли?
— Доверие, друг мой, доверие и взаимовыручка. Без них не стоит и начинать. Так что отринь сомнения и говори, как на духу, что ещё эта пакость умеет.
— Слушай, — откашлялся Павлов, — я ведь простой солдат. Да, наше научное подразделение занимается генной инженерией, это не секрет, но над чем конкретно они там работают — не моего ума дело. Есть... слухи, что опытные образцы иногда тестируются в условиях, приближённых к естественным. Только не спрашивай, насколько сильно приближённых.
— Да уж и так вижу.
— Может быть ты и прав. Может быть. Я об этом знаю мало. Но одно точно — если этот «отче» вышел из пробирок Легиона, нам стоит быть максимально осторожными, потому что оттуда выходят либо культурные растения повышенной урожайности, либо биологическое оружие. А на огромную картошку он, по вашим описаниям, не похож.
— Да, но урожайность отменная.
— Скорее всего, в его геноме заложено жёсткое ограничение жизненного цикла, а второе поколение бесплодно. Оружие должно быть контролируемым.
— Всё это очень интересно, однако совершенно бесполезно.
Я, разочарованный и подавленный, вернулся к нашему единственному источнику потенциально ценной информации.
— А расскажи-ка нам, Игнат, что ещё необычного ты примечал в поведении отче.
— В каком смысле необычного? — шмыгнул тот носом. — Для человека?
— Нет, бля, для грёбанного мутанта, — огрызнулся Стас. — Тебе есть с чем сравнивать?
— Не с чем, — перекрестился Игнат. — Ей богу.
— Так было что-то необычное? — напомнил я перепуганному звонарю вопрос.
— Ну, так-то особо ничего и не вспоминается. Разве что, ел он много. Необычно много, — просветлел Игнат лицом, радуясь представившейся возможности ввернуть требуемое определение. — И больше всё на мясное налегал. Иногда, даже в пост. Я ещё думал: «Глисты у него что ли?».
— Ускоренный метаболизм, — поделился экспертным мнением Павлов. — Не исключено, что его тело всё ещё находится в процессе строительства.
— А как давно этот Емельян у вас завёлся? — поинтересовался Станислав у Тараса.
— Э-э... Да уж лет десять, если не больше.
— И никто до сих пор не обращал внимания, что он ноги прячет?
— Так ведь это... Погоди. Да были у него ноги. Точно были! Помню, сапоги он остроносые носил.
— Когда?
— Годов пять назад. Наверное. Точно не скажу, не заострял я как-то внимания на его обувке. Так это что же получается...?
— Получается, что у тебя под носом десять лет зрел и расцветал опасный мутант, проповедующий общечеловеческие ценности. Как — сука! — можно быть такими тупыми? Вам скоро черти грехи отпускать будут.