Прежде чем я усну
Шрифт:
Выбираю одежду почти наугад, раскладываю вещи по чемоданам. Неожиданно ощущаю прилив сил, странный толчок изнутри; я закрываю глаза. Вижу яркую, но нечеткую картину. Сначала она подергивается, словно колеблясь, являться мне или нет, недоступная и расплывчатая, и я пытаюсь раскрыться, впустить ее.
Я вижу, как стою возле мягкого саквояжа из потертой кожи. Я чувствую приятное возбуждение. Такое чувство, будто я маленькая девочка, которая едет с родителями на море, или юная девушка, которая готовится к свиданию: интересно, как все будет, он меня пригласит домой? Мы переспим? Я чувствую эту новизну,
Видение исчезает. Я открываю глаза. Откуда мне было знать тогда, что я наряжаюсь ради того, кто попытается меня убить.
Я продолжаю собирать вещи для мужчины, с которым живу сейчас.
Я слышу, как к дому подъезжает автомобиль. Затих мотор, открылась и хлопнула дверца. В замке поворачивается ключ. Это Бен. Он здесь.
Я нервничаю. Мне страшно. Я уже не тот человек, который провожал его сегодня утром. Потому что знаю свою историю. Что он подумает, когда меня увидит? Что скажет?
Я должна спросить, знает ли он про мой дневник. Читал ли его. И что он думает.
Он зовет меня, закрывая за собой дверь. «Кристин! Крис! Я дома!» Однако голос у него далеко не радостный, скорее усталый. Я отзываюсь, говорю ему, что я в спальне.
Нижняя ступенька, скрипнув, принимает на себя его вес, и я слышу, как он пыхтит, снимая сперва один ботинок, потом второй. Теперь он наденет шлепанцы и пойдет меня искать. Я чувствую прилив радости: да, я изучила его повадки — мой дневник рассказал мне о них, раз уж моя память с этим не справляется, но вот он поднимается по лестнице и радость сменяется другим чувством. Страхом. Я вспоминаю фразу, которую когда-то написала на самой первой странице дневника: «НЕ ДОВЕРЯЙ БЕНУ».
Он открывает дверь спальни:
— Дорогая!
Я не двигаюсь, сидя на краешке кровати у раскрытых сумок. Он останавливается в дверях — тогда я встаю и протягиваю к нему руки, он подходит и целует меня.
— Как прошел день? — спрашиваю я.
Он принимается развязывать галстук.
— Ой, — говорит он. — Давай не будем об этом. У нас же отпуск!
И начинает расстегивать рубашку. Я борюсь с желанием отвернуться, напоминая себе: это же мой муж, я его люблю.
— Я сложила вещи, — говорю я. — Надеюсь, тебе понравится, я не знала, что тебе взять.
Он снимает брюки и аккуратно складывает их перед тем, как убрать
— Уверен, все отлично.
— Вот только я не знаю, куда именно мы собираемся, поэтому могла что-нибудь не предусмотреть.
Он обернулся, и мне показалось, что в его глазах мелькнуло раздражение.
— Проверю перед тем, как отнести вещи в багажник. Все нормально. Спасибо, я знаю, что ты старалась.
Усевшись на стул возле туалетного столика, он натягивает потертые синие джинсы. Я замечаю, что даже они идеально выглажены, и двадцатилетняя девчонка внутри меня немедленно решает, что он — забавный старикан.
— Бен, — говорю я. — Ты ведь знаешь, где я сегодня была.
Он смотрит на меня.
— Да, — отвечает, — знаю.
— И про доктора Нэша знаешь?
Он отворачивается.
— Знаю, — отвечает он. — Ты мне рассказывала. — Я вижу его отражение в трюмо на туалетном столике. Три версии человека, за которого я вышла замуж. Человека, которого я люблю. — Я все знаю, — повторяет он. — Ты все мне рассказала.
— И ты не возражаешь? Против наших встреч?
Он не оборачивается.
— Могла бы и раньше рассказать. Но нет, не возражаю.
— А про мой дневник? Про него знаешь?
— Да, — ответил он. — Ты говорила. Сказала, что тебе помогает.
Мне приходит в голову мысль.
— А ты его читал?
— Нет, — отвечает он. — Ты же сказала, что это личное. Я бы никогда не полез в твои личные вещи.
— Но ты ведь знаешь про Адама? Ну, что мне известно про Адама?
Я заметила, что он дернулся, точно я обрушила на него эти слова, как удар. И удивилась. Ожидала же, что он будет счастлив. Рад, что ему больше не придется снова и снова рассказывать мне, что наш сын погиб.
Он смотрит на меня.
— Да, — говорит он.
— Его фотографий нигде нет, — сетую я. Он спрашивает, что я имею в виду. — Везде полно наших фотографий, а его снимков нет.
Он поднимается и подходит ко мне, садится рядом на кровать. Берет меня за руку. Что за манера — обращаться со мной так, точно я сделана из стекла или фарфора? Как будто, узнав правду, я рассыплюсь на мелкие кусочки.
— Хотел сделать тебе сюрприз, — говорит он. Пошарив под кроватью, достает альбом с фотографиями. — Я положил их все сюда.
И вручает альбом мне. Он тяжелый и обит темным материалом, имитирующим черную кожу. Открыв обложку, я обнаруживаю под ней огромную кучу снимков.
— Я хотел расположить их по порядку, — поясняет он. — Чтобы подарить тебе сегодня вечером, но времени не хватило. Прости.
Я смотрю фотографии. Они свалены в беспорядке. Вот Адам — младенец, вот он — маленький мальчик. Должно быть, это снимки из давешнего ящика. Одну я особенно отметила. Там он — уже юноша и сидит рядом с девушкой.
— Его подружка? — спрашиваю.
— Одна из, — отвечает Бен. — С ней он был дольше всех.
Хорошенькая, коротко стриженная блондинка. Чем-то похожа на Клэр. На фото Адам смотрит в камеру и смеется, а она — вполоборота к нему, и на лице смесь радости и неодобрения. Вид у них заговорщицкий, точно они смеются над понятной лишь им самим и фотографу шуткой. Они счастливы. И мне радостно об этом думать.
— Как ее звали?
— Хелен. Ее зовут Хелен.