При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века
Шрифт:
Известный французский медиевист Ж. Дюфурне в статье, посвященной образу Карла Смелого в бургундских хрониках, отметил, что одной из превозносимых черт герцога является его храбрость. Современники воспринимали его как доблестного рыцаря (heros chevaleresque) [229] . Однако не только в характеристике этого герцога преобладают подобного рода панегирики. Почти все сочинения, посвященные Филиппу Доброму, открываются перечислением его завоеваний. Читателю в деталях сообщают о том, как именно герцог расширял границы владений Бургундского дома, боролся с мятежниками и внешними врагами [230] . Таким образом, Филипп Добрый также заслуживает восхваления как рыцарь. Этот факт вовсе не случаен, учитывая авторитет, которым пользовались рыцарские добродетели при бургундском дворе – оплоте рыцарской культуры в XV в. Поэтому именно смелость и мужество особенно ценились бургундскими историками в их государе, а противоположные качества, соответственно, считались пороками. На первое место среди качеств, необходимых для командования армией, Оливье де Да Марш ставит храбрость (vaillance), т. к. «мужество (твердость духа), которое является исходной точкой храбрости, – главная из основных добродетелей» [231] . Для него, как и для большинства современников, настоящий государь – это, прежде всего, доблестный рыцарь. Неслучайно трое из четырех герцогов Бургундских получили от современников прозвища, соответствующие главным, по мысли современников, их качествам – Филипп Храбрый (Philippe le Hardi), Жан Бесстрашный (Jean sans Peur), Карл Смелый (Charles le Hardi). Только Филипп Добрый был прозван иначе [232] , что, впрочем, нисколько не умаляет его достоинств как рыцаря. Как и остальные герцоги, он был храбр. Шатлен считает его «жемчужиной среди храбрых и звездой рыцарства», ибо он всегда заботился о своей чести, репутации храброго рыцаря, старался не отступать от давно сложившегося, но к этому времени почти изжившего себя рыцарского кодекса. По словам первого официального историка Бургундского дома, однажды герцог долго находился в раздумьях, не задета ли его честь тем, что он решил не ввязываться в очередное сражение с французами, хотя представлялся удобный случай для этого [233] . Жан Жермен сообщает о приготовлениях герцога к поединку с герцогом Глостером [234] , а Оливье де Ла Марш с восхищением рассказывает о том, как Филипп Добрый предлагает герцогу Саксонскому сразиться один на один за спорные территории, не желая пролития крови рыцарями и дворянами из-за личного (particulier) спора двух герцогов [235] . Он также сообщает, что Филипп Добрый, не раздумывая, был готов встать на защиту своего подданного во время ссоры последнего с вассалом герцога Бурбонского [236] . Филипп Добрый проявил себя настоящим рыцарем во время войны с Гентом в 1452-1453 гг. [237] Именно он в этот тяжелейший для государства момент подавал пример смелости своим подданным, лично участвуя в жестоких сражениях. Де Ла Марш восхищается таким поступком герцога, отмечая, что он сражался как настоящий рыцарь [238] . Видимо, мемуариста это очень удивило, поскольку немногие государи совершали подобные подвиги. Ведь даже Карл VII, прозванный современниками «победителем англичан», лично не участвовал в сражениях Столетней войны, предоставляя возглавлять армию хорошо зарекомендовавшим себя полководцам. Шатлен, который, на первый взгляд, видит в этом заслугу короля, умеющего окружить себя
229
DufournetJ. Charles le Temeraire vu par les historiens bourguignons // Cinq-centieme anniversaire de la bataille de Nancy (1477). Nancy, 1979. P. 67.
230
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 214-218; Guillaume Fillastre D.J. Ausgew"ahlte Werke. S. 273-289; Jean Germain. Liber de virtutibus. P. 17-43, 61-68, 99-112.
231
La Marche O. de. M'emoires. Vol. IV. P. 53.
232
Впрочем, как отмечает Й. Хёйзинга, прозвище «Добрый» (Bon) сменило предыдущее – «Да будет стыдно тому [кто плохо об этом подумает]» (Qui qu'en hongne). См.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 2002. С. 117. О прозвищах герцогов также см. в настоящем издании: Асейнов Р. М. Роль прозвища в характеристике государя в сочинениях бургундских историков XV в.
233
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. Р. 140.
234
Jean Germain. Liber de virtutibus. P. 27.
235
La Marche O. de. M'emoires. Vol. II. P. 27. О распространенности вызовов на подобные поединки см.: Хейзинга Й. Осень Средневековья. С. 119-120.
236
Ibid. Vol. I. Р. 257.
237
Об освещении восстания в Генте бургундскими историками см.: Асейнов Р. М. Восстание в Генте 1452-1453 гг. в бургундской историографии XV в. // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 2008. № 2. С. 105-122, а также в настоящем издании.
238
La Marche О. de. M'emoires. Vol. II. P. 323.
239
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 181.
Вместе с тем преданный рыцарским идеалам герцог не давал упрекнуть себя в безрассудстве. Напротив, он продемонстрировал необычайную осмотрительность в войне с Гентом. Накануне решающего сражения с гентцами Филипп Добрый решил отправить графа де Шароле, единственного законного наследника, подальше от места проведения битвы [240] , осознавая, какую опасность таит в себе его возможная гибель. Впрочем, это не помешало Карлу принять участие в сражении. Филипп Добрый сам оказался в такой ситуации, когда Жан Бесстрашный не позволил ему, тогда еще графу де Шароле, сражаться в армии французского короля против англичан при Азенкуре, где погибли многие представители Бургундского дома (братья Жана Бесстрашного – герцог Брабантский Антуан и граф Неверский Филипп) [241] . Он часто вспоминал это событие и сожалел, что не смог оказаться на поле сражения в тот день [242] .
240
Ibid. Vol. II. P. 277; Clercq J. du. M'emoires / ed. F. de Reiffenberg. Bruxelles, 1835-1836. Vol. II. P. 127.
241
Monstrelet Е. de. Chronique / ed. J.-A.-C. Buchon. Paris, 1875. P. 372.
242
Guillaume Fillastre D. J. Ausgew"ahlte Werke. S. 269.
Безусловно, благоразумие, или осмотрительность (prudence), – одна из главных добродетелей Филиппа Доброго, по мнению придворных авторов. Именно это качество высоко ценил в герцоге Жан Молине, называя и в «Морализованном Романе о Розе» [243] , и в «Троне чести» эту добродетель одной из основных для идеального государя. Prudentia – первая из главных христианских добродетелей, заключавшаяся в силе духа и в знании истины, а потому часто отождествляемая с мудростью. Возрождение интереса к философии Аристотеля привнесло четкое разделение этих двух понятий, и теперь в данной добродетели видели важное качество государя – умение применять «на практике» полученные знания на благо своих подданных [244] . В сочинении Молине «Трон чести» первое из девяти небес, которые предстоит пройти герцогу, символизирует добродетель благоразумия [245] . На этом небе Филиппа Доброго приветствует Цезарь, который, по мысли средневековых авторов, являлся олицетворением этой добродетели. Молине перечисляет ее составляющие, а их в свою очередь можно разделить на личные качества правителя. К ним относятся разум, память и опыт. Однако опираться только на них невозможно. Филипп Добрый – пример государя, «который, используя благоразумие высоких баронов и мудрых советников, совершил огромное количество подвигов» [246] . Он, безусловно, мудрый правитель [247] , но, как и подобает такому государю, использует совет своего окружения. Молине подчеркивает это в приведенном выше пассаже. Де Ла Марш многократно упоминает свойство герцога доверять мнению своих советников [248] . Перед тем как принять какое-либо важное решение, герцог обязательно выслушивал советы своих приближенных [249] . Упоминания этого важного качества правителя нередки и у других бургундских авторов [250] . Так, Карл VII «всем управлял разумом и никогда без совета, так как собственное мнение подкреплял другим» [251] . Умение выбрать мудрых советников также возводилось в достоинство государя [252] , и Филипп Добрый был одним из тех, кто умел это делать [253] , впрочем, как и Карл VII [254] . Однако первый всегда был постоянен в своих симпатиях к приближенным, что расценивалось бургундскими авторами как положительное качество государя. Герцог никого не смещал со своих постов, всем доверял [255] . Французский король, напротив, был непостоянен, вокруг него часто образовывались всевозможные группировки, которые боролись за власть. При этом любой человек, достигший высот власти, мог легко лишиться благосклонности короля [256] .
243
DevauxJ. Jean Molinet, indiciaire bourguignon. Paris, 1996. P. 178-179.
244
Krynen J. L'empire du roi. Idees et croyances politiques en France XIII—XV siede. Paris, 1993. P. 217-220.
245
Molinet J. Faictz et dictz. Vol. I. P. 46-47.
246
Ibid. P. 47.
247
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 11; La Marche O. de. M'emoires. Vol. I. P. 100.
248
La Marche O. de. M'emoires. Vol. I. P. 92-98, 100.
249
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 81; Vol. III. P. 203; Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandre. P. 54.
250
Le Fevre de Saint-Remy J. Chronique / ed. F. Morand. Paris, 1876-1881. Vol. I. P. 381; Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandres. P. 54.
251
Chastellain G. Chronique / ed. J.-Cl. Delclos. P. 321.
252
См., например: Цатурова С. К. Формирование института государственной службы во Франции XIII—XV веков. М., 2012. С. 135-136, 279-304.
253
La Marche О. de. M'emoires. Vol. I. P. 100.
254
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 181.
255
Ibid. Vol. VII. P. 222-223.
256
Ibid. Vol. II. P. 182.
Качество подаваемого совета зависело от советников, от того, были ли они сами добродетельными или порочными. Достоинство советников у Шатлена, например, зависит от их добродетельности, возраста и происхождения [257] . В «Обращении к герцогу Карлу» он пишет, что Бог наказал наследника Соломона, который предпочел совету старых и мудрых (conseil des vieux et des sages) совет молодых (des joveneurs) [258] . Происхождение советника играло важную роль в концепции историка [259] . В этом плане показательно отношение автора к судьбе канцлера Николя Ролена. Он достаточно подробно описывает опалу канцлера [260] и явно симпатизирует его противникам (Антуану де Круа, маршалу Бургундии Тибо де Нефшателю и близким к ним представителям придворной элиты, в число которых входил и Гийом Фийатр), с удовольствием перечисляя многочисленные жалобы на некогда всесильного государственного деятеля и его родственников. Одной из главных причин падения Ролена, по мнению Шатлена, было то, что он предпочел «мирскую мудрость» истинной (духовной). В отличие от Шатлена Молине представляет нам канцлера как человека, достойного находиться вместе с Цезарем и Филиппом Добрым на небе Благоразумия, демонстрируя тем самым его заслуги именно в земных делах: он был призван на это небо по причине того, что «хорошо управлял общим делом» (par bien regenter la chose publique) [261] . Несмотря на презрение к выходцам из недворянских слоев населения, Молине не разделяет позицию Шатлена по отношению к канцлеру. Возможно, свою роль сыграли близкие тогда связи первого официального историографа с семьей де Круа, главными противниками Ролена [262] . Нелестной оценки удостаивается у Шатлена Ролен Рено, один из советников Карла VII: человек низкого происхождения, преисполненный тщетных побуждений и смутных добродетелей [263] . Именно он, а не знатные люди, был направлен к Филиппу Доброму с претензиями короля на герцогство Люксембург, встреченными при бургундском дворе с настороженностью и воспринятыми как недружественный акт со стороны Карла VII. Разумеется, сам посланник характеризует неблагородные намерения короля, в вину которому, как намекает автор, ставится выбор такого человека. Напротив, все приближенные Филиппа Доброго имеют необходимые для советников качества: они мудры, благоразумны, храбры и верны своему господину, что, по словам Оливье де Ла Марша, позволило Бургундскому дому преодолеть раздоры, связанные с конфликтом между герцогом и его единственным наследником [264] . Филипп Добрый полностью им доверяет, чего нельзя сказать о короле Карле VII. Мало того, что он, как пишет Шатлен, по своей природе (de sa propre ancienne nature) был недоверчив [265] , страх и подозрительность усиливались с годами. Король умер в результате этих страхов: он боялся быть отравленным, поэтому отказывался принимать пищу [266] . Страх быть убитым, боязнь своего окружения – всё это рассматривалось как воздаяние за грехи, а также говорило о том, что Карл VII – тиран, ибо только такой правитель живет в постоянном страхе [267] .
257
Рассуждения о возрасте как критерии отбора советника часто встречаются в сочинениях средневековых авторов, опиравшихся на античные и библейские традиции. См.: Цатурова С. К. Формирование института государственной службы во Франции. С.332-333.
258
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. Р. 296.
259
Многие средневековые авторы (Филипп де Мезьер и Кристина Пизанская, например) отмечают, что королю надлежит выбирать советников из разных сословий, а не из одного. См.: Цатурова С. К. «Король – чиновник, священная особа или осел на троне?»: представления об обязанностях короля во Франции XIV-XV вв. // Искусство власти. Сборник в честь профессора Н. А. Хачатурян. СПб., 2007. С. 126-127.
260
Chastellain G. CEuvres. Vol. III. 329-337, 456-459.
261
Molinet J. Faictz et dictz. Vol. I. P. 47.
262
Thiry C. Les Croy face aux indiciaires bourguignons: Georges Chastelain, Jean Molinet // Et c'est la fin pour quoy sommes ensemble. Hommage "a Jean Dufournet. Paris, 1993. T. III. P. 1363-1380.
263
Chastellain G. CEuvres. Vol. III. P. 389.
264
La Marche O. de. M'emoires. Vol. I. P. 104.
265
Например: Chastellain G. CEuvres. Vol. III. 22, 186, 218.
266
Ibid. Vol. IV. P. 369.
267
Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. P. 180-181.
В отношении этой добродетели сын Филиппа Доброго представлен его совершенной противоположностью. Карла Смелого, как никакого другого правителя, упрекают в пренебрежении советом, что, безусловно, указывает на то, что он не был столь благоразумным государем, как его отец, принимавший решение только по совету своих приближенных. «Герцог Филипп совершал всё по совету, а герцог Карл – только по своему решению», – пишет Ф. Вилант [268] . Даже если он выслушивал всех членов совета, то поступал всё равно по-своему. Де Ла Марш, редко критикующий своего сеньора, позволяет себе намекнуть, что уже в молодости Карл недостаточно прислушивался к советам мудрых и опытных придворных [269] . Коммин многократно подчеркивает этот порок Карла Смелого: «Господь настолько лишил его рассудка, что он начал пренебрегать любыми советами, полагаясь только на себя самого» [270] . Именно в этом упрекает герцога Шатлен [271] , в этом же видит конечную причину всех его неудач и Т. Базен [272] . Жан Молине очень суров к герцогу в описании поражения при Нанси, в результате которого Карл Смелый погиб и обрек свои земли на разорение и порабощение врагами. Он указывает на недоверие Карла Смелого к своим капитанам во время сражения при Муртене и при Нанси [273] .
268
Wielant Ph. Recueil des Antiquites de Flandre. P. 54.
269
La Marche O. de. M'emoires. Vol. II. P. 277-278.
270
Коммин
271
Например: Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 317, 358.
272
Basin Th. Histoire de Louis XI / ed. Ch. Samaran. Paris, 1963-1972. Vol. II. P. 348.
273
Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 154, 164.
Критика грубого отношения Карла к своим подданным повсеместно присутствует в бургундских хрониках. Еще в 1468 г. на капитуле ордена Золотого руна рыцари упрекнули Карла в излишне грубом обращении к своим слугам [274] – герцог часто называл их предателями [275] .
Однако постоянство Филиппа Доброго и доверие к своим советникам иногда приводило к негативным последствиям для Бургундского государства. Не многие хронисты пишут об этом открыто, но зачастую те или иные намеки позволяют видеть в их словах скрытую критику герцога за слепую веру своим самым близким советникам, каковым был, например, Антуан де Круа. Этот человек и члены его семьи имели огромное влияние при дворе, особенно в последние годы правления Филиппа Доброго. Жак дю Клерк вообще открыто заявляет, что де Круа в это время руководили герцогом [276] . По всей видимости, аррасский мемуарист негативно относился к тому, что та или иная партия придворных имела огромное влияние на герцога, что могло приводить к значительным злоупотреблениям не только при дворе, но и на местах. В своем сочинении он неоднократно обличает власть имущих, которые используют данные им полномочия в корыстных целях [277] . Оливье де Ла Марш облек свою критику в более замысловатую форму. Во введении к «Мемуарам» [278] автор дает достаточно интересную трактовку заключения Аррасского мира 1435 г. Излагая основные вехи правления Филиппа Доброго, он упоминает этот договор и предшествующие ему события. Мемуарист пишет, что герцог, будучи вассалом короля, вел против него войну, причиной которой было убийство Жана Бесстрашного приближенными дофина Карла [279] . Дойдя до эпизода подписания мира, де Ла Марш следующим образом описал принятие герцогом решения сделать это (причем интерес, как кажется, вызывает само построение фразы и ее буквальный перевод): «…он <герцог. – Р. А.> легко слегкомысленно? – Р. А.> позволил себе посоветовать заключить мир, как тот, кто по своей природе был настоящим и добрым французом» [280] . Для нас важна не столько констатация того, что Филипп Добрый был истинным французом (что следует почти из всех бургундских хроник), сколько то, что герцог, как видно из слов де Ла Марша, легко, или даже легкомысленно, поддался на советы заключить мир с королем. Хорошо известно, кто стоял за этими советами и за Аррасским миром: в первую очередь, Антуан де Круа и канцлер Николя Ролен, которые, как и многие другие члены бургундской делегации, были подкуплены французским королем Карлом VII [281] . Благодаря усилиям Антуана де Круа осуществилось затем и желание Людовика XI выкупить города на Сомме, перешедшие к герцогу Бургундскому в 1435 г. Возможно, приведенная фраза демонстрирует осознание автором ошибочности франко-бургундского сближения, ведь даже исследователи отмечают это, указывая на нежелание французской стороны выполнять условия договора [282] , а с другой стороны, это показывает попытку возложить всю ответственность за этот опрометчивый поступок на советников, а не на герцога напрямую. Такое утверждение подкрепляется тем, что Оливье де Ла Марш на протяжении всей своей службы при бургундском дворе убедился, что слепо верить всем договоренностям с французским королем нельзя [283] . Следует также принимать во внимание то, что данный пассаж мог быть направлен и против клана де Круа, ведь автор «Мемуаров» занимал сторону Карла де Шароле во время его конфликта с членами этого семейства. Подобная трактовка договора в принципе продолжает размышления автора в первой книге его сочинения, написанной в начале 1470-х гг. В ней примирение герцога с королем выглядит непонятным, так как, по мнению де Да Марша, Карл VII располагал в это время достаточной армией для ведения войны, а Филипп Добрый вполне успешно вел внешнюю политику, расширяя границы своих владений, т. е., на первый взгляд, никаких важных причин для внезапного заключения мира не было. Автор видит те выгоды, которые получает от мира с герцогом Бургундским Карл VII: ему теперь не надо, например, вести одновременно войну на два фронта (против англичан и против бургундцев), оплачивать огромное число иностранных наемников. Что же касается Филиппа Доброго, то де Да Марш среди причин, склонивших герцога к заключению договора, упоминает лишь о его французском происхождении, преданности французской монархии, даже несмотря на нанесенные ему оскорбления [284] . Обращает на себя внимание тот факт, что де Да Марш не находит какого-либо рационального объяснения поступку Филиппа Доброго (как он делает это в других случаях), в то время как мотивация Карла VII выглядит более или менее убедительной. Никакого другого объяснения, кроме того, что герцог был французским принцем и следовал заповедям Бога, он не приводит. Возникает справедливый вопрос: знал ли Оливье де Да Марш реальные причины, побудившие герцога заключить мир с королем, или его представления об этом ограничивались столь наивными рассуждениями? Разумеется, ответить однозначно невозможно. На момент заключения мира он, конечно, не мог быть осведомлен об этом. Однако по прошествии времени автор наверняка размышлял об этом событии и его последствиях. Учитывая весь его дипломатический опыт, можно предположить, что знал он намного больше, чем сообщил читателю. Это убеждение базируется на прочтении всего текста «Мемуаров», ибо их основной чертой является скупость в изложении сюжетов, касавшихся политики. Будучи чрезвычайно близким Карлу Смелому человеком (он был капитаном охраны герцога), де Да Марш не мог не знать всех тонкостей политики и переговоров. Однако информация об этом очень скупа. Поэтому справедливо, на наш взгляд, утверждать, что автор просто не хотел заострять внимание на целях, которые преследовал Филипп Добрый. Каковы они были, известно. Здесь стоит отметить не только желание принести мир своим подданным и подданным короля, но также стремление занять в иерархии королевства место, достойное первого пэра, т. е., по сути, вернуться к ситуации 1419 г., ко времени, предшествовавшему убийству Жана Бесстрашного, когда именно герцог Бургундский располагал огромным влиянием на короля. То, что эти надежды не оправдались, обусловило в конечном счете негативное отношение де Ла Марша к заключению самого Аррасского мира.
274
Die Protokolb"ucher des Ordens vom Goldenen Vlies / hg. S. D"unnebeil. Stuttgart,
2001-2003. Bd. 2. P. 120.
275
Wielant Ph. Recueil des Antiquites de Flandre. P. 55.
276
Clercq J. du. M'emoires. Vol. III. P. 91.
277
О позиции Жака дю Клерка по поводу власти и злоупотреблений см.: Асейнов Р. М. «Милостью Божьей герцог Бургундии»: представления о власти герцога в бургундской политической мысли // Средние века. 2012. Вып. 73 (1-2). С. 32-33, а также в настоящем издании.
278
Напомним, что эта часть была написана последней – уже в 1490-е гг.
279
La Marche О. de. M'emoires. Vol. I. P. 89.
280
Ibid. Vol. I. P. 98-99.
281
Vaughan R. Philip the Good. P. 126.
282
Ibid. P. 107, 120.
283
La Marche О. de. M'emoires. Vol. III. P. 34.
284
Ibid. Vol. I. P. 238-240.
Чрезмерное доверие Филиппа Доброго к своему советнику Жану Кустану едва не привело к трагическим последствиям. Шатлен отмечает низкое происхождение этого человека, возвысившегося при дворе благодаря стечению обстоятельств, а не благодаря своим добродетелям, коих, по мнению хрониста, у Кустана не было вовсе [285] . Опасаясь за свое положение, Кустан замыслил отравить наследника герцога, однако его план был раскрыт, а сам он казнен. Впрочем, Шатлен, как мы увидим ниже, оправдывает Филиппа Доброго за неверный выбор советника. В случае с Кустаном официальный историк вновь апеллирует к постоянству герцога в отношении своих приближенных и доверию, которое он испытывал к ним.
285
Chastellain G. CEuvres. Vol. IV. Р. 234, 237.
Выше было отмечено, что Филипп Добрый рассматривался всеми нашими авторами (да и сам позиционировал себя) как французский принц [286] . Этот факт в значительной степени определял его политику внутри королевства. Тогда не кажутся странными и примирение с королем, и поддержка дофина во время ссоры с отцом. Апогеем этой политики стала коронация Людовика XI и пребывание Филиппа Доброго в Париже, сопровождаемое грандиозными празднествами (1461 г.) [287] . На какой-то момент сам герцог подумал, что сумел добиться своей цели и занять во Французском королевстве подобающее ему положение, однако дальнейшее развитие событий показало, что это не так. Не заставившие себя ждать конфликты с новым королем, провоцировавшим столкновения в ближайшем окружении Филиппа Доброго, заставили герцога несколько иначе взглянуть на своего французского сюзерена.
286
Например: Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 216. См. также: Bonenfant P. Philippe le Bon. Sa politique, son action. P. 7; Асейнов P. M. «Милостью Божьей герцог Бургундии…». С. 17-41.
287
См.: Paravicini W. Le temps retrouve? Philippe le Bon "a Paris en 146111 Paris, capitale des dues de Bourgogne / ed. W. Paravicini, B. Schnerb. Ostfildern, 2007. P. 399-469.
В отличие от де Ла Марша, Шатлен нисколько не сомневается в правильности французской политики герцога. Для официального историка франко-бургундский альянс выглядит естественным, иначе, по его мнению, и быть не могло, ибо это противоречило бы природе. Вот и в рассматриваемом нами сочинении он подчеркивает, что Филипп Добрый всегда был истинным французом по природе, даже несмотря на длительные войны, которые вел с Карлом VII. Именно поэтому он пошел на заключение мира 1435 г., поддержал дофина Людовика и т.д. Шатлен особо отмечает, что именно герцог возложил на голову Людовика корону в Реймсе и сопроводил его в Париж [288] . В характеристике нового герцога, которая следует за рассказом о Филиппе Добром, Шатлен продолжает настаивать на уважении, которое тот испытывает к французской королевской династии, из которой произошли его предки и он сам [289] , обвиняя французскую сторону в англо-бургундском альянсе. В данной позиции официального историка нет ничего неожиданного. На протяжении всей хроники он настойчиво проводит эту мысль, что неудивительно, ибо большая часть публики, на которую ориентировано творчество Шатлена, придерживалась именно таких взглядов на отношения Франции и Бургундии [290] . Им не слишком импонировал настрой нового правителя на разрыв со своим сюзереном, его стремление представить себя равным королю Франции, о чём пишет, например, Филипп Вилант. Сравнивая в очередной раз Карла Смелого с отцом, он отмечает, что первый считал себя более наследником Карла Великого, ибо напрямую происходил от него, тогда как французская королевская династия вела свое происхождение от узурпатора Гуго Капета [291] . Настоящий шок вызвала у представителей этой части бургундской придворной элиты фраза, произнесенная Карлом Смелым во время приема королевских послов в Сент-Омере. Герцог заявил: «У нас, португальцев, есть традиция: когда те, кого мы считаем своими друзьями, становятся друзьями наших врагов, мы посылаем их к ста тысячам чертей» [292] . Несмотря на то, что конкретные имена не были названы, все поняли, кого имел в виду герцог. Это был Людовик XI, поддерживавший врага Карла и Эдуарда IV – графа Уорика. Шатлен отводит целую главу в хронике для того, чтобы показать свою позицию относительно этого высказывания герцога. Во-первых, Карл назвал себя португальцем [293] вопреки тому, что происходил из французского королевского дома. Во-вторых, официальный историограф не мог одобрить его неуважительного отношения к королю. Ведь «казалось тем, кто воспринял это со скорбью, что он нанес самому себе большое оскорбление такими словами, принимая во внимание то, что он был подданным короля и носил герб с лилиями…» [294] . Кто эти люди? Шатлен описывает их как «наиболее мудрых, которые много видели», они «испытывали привязанность к Франции, а не к Англии» [295] . Это замечание автора важно применительно к дальнейшей судьбе Бургундского государства – большая часть бургундской элиты не мыслила себя вне королевства, для нее все усилия Карла по предельному отделению от него были противоестественными, а авторитет королевской власти – чрезвычайно высок. Причем следует пояснить, что именно неперсонифицированная королевская власть пользовалась уважением как Шатлена, так и той группы людей при бургундском дворе, к которой он был близок, ибо сами короли – Карл VII и Людовик XI – отнюдь не соответствовали тому высокому предназначению, которое даровал им Бог [296] . Вполне возможно, к данному лагерю принадлежал и Гийом Фийатр, также указывавший Карлу Смелому на его происхождение из французского королевского дома [297] . Однако идея франко-бургундского сближения оказалась неосуществимой. Оккупация части Бургундского государства войсками французского короля и переход на его сторону многих высокопоставленных придворных, свидетелями чего были Оливье де Ла Марш и Жан Молине, значительно повлияли на их политическую позицию.
288
Chostelloin G. CEuvres. Vol. VII. Р. 218.
289
Ibid. Vol. VII. P. 232-233.
290
На «франкоцентричность» бургундской исторической культуры указывает в своих работах британский исследователь Г. Смолл. См., например: Small G. Clio a la cour de Bourgogne au XVе siede // La Librairie des dues de Bourgogne. Manuscrits conserves `a la Bibliotheque royale de Belgique / ed. B. Bousmanne, T. Van Hemelryck, C. Van Hoorebeeck. Turnhout, 2009. Vol. IV. P. 11-23.
291
Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandre. P. 53.
292
Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 453.
293
По материнской линии Карл Смелый был внуком португальского короля Жуана I и Филиппы Ланкастерской.
294
С ha stell a in G. CEuvres. Vol. V. P. 453-454.
295
Ibid. Vol. V. P.454.
296
В этом смысле показательно отношение Шатлена к Людовику XI, которого он считал недостойным носить французскую корону: «Пришло время, когда французское королевское достоинство попало в руки человека-зверя, и самая благородная и святая из всех на земле корона была возложена на голову человека, не являющегося человеком». Ibid. Vol. V. Р. 141.
297
Guillaume Fillastre D. J. Ausgew"ahlte Werke. S. 268.
Еще одним качеством, которое отличало Карла Смелого от отца, была вспыльчивость. Гийом Фийатр, размышляя над характером Филиппа Доброго, большое внимание уделяет восхвалению его уравновешенности и осуждению вспыльчивых людей [298] . Например, Фийатр восхищается герцогом, который не подверг жестоким наказаниям жителей восставших против его власти городов Гента и Брюгге, хотя они и заслуживали этого, а проявил к ним снисхождение, чего бы не сделал человек неуравновешенный [299] . У Фийатра нет прямого указания на Карла (ведь само это сочинение адресовалось ему). Однако пример с Гентом и Брюгге, как кажется, приведен Фийатром неслучайно. Участь Динана, практически стертого с лица земли в 1468 г., и разорение Льежа продемонстрировали, что новый герцог отнюдь не склонен проявлять снисходительность к восставшим, тем более нанесшим ему личное оскорбление. Лишь Филипп Добрый мог отцовской властью осаживать сына, как это показано Коммином, например, в первой главе «Мемуаров» [300] . После его смерти никто на это способен не был.
298
Например: Ibid. S. 273.
299
Ibid.S. 280, 282.
300
Коммин Ф. де. Мемуары. С. 8-9.