При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
— Не передергивайте, Сергачев, вы меня отлично понимаете. Мы живем в сложном мире, в сложное время, мы такие сложные, что забыли изначальные критерии. Человек рождается, живет, умирает. Человек бывает хороший и плохой, смелый и трусливый, жадный и щедрый, умный и глупый. При всей их однозначности такие понятия никто не отменял. Или я не прав?
— Смелость и ум — понятия однозначные. — Сергачев задумался, подбирая слова.
Гуров с первой своей задачей справился, поставил Сергачева на нужные рельсы, теперь надо, чтобы он покатился. Подтолкнуть или не подтолкнуть? Лева решил выждать.
— Хороший или плохой — понятия субъективные. Для вас человек хороший, для меня плохой.
— А
— Вы знаете? Любила! — Сергачев словно сделал неожиданное для себя открытие и обрадовался. — Только ее любовь людям не приносила счастья, наоборот, одни несчастья.
«Поехали», — понял Лева и приготовился слушать.
— Попробую объяснить. У кого-то из классиков научной фантастики есть рассказ, в котором инопланетянин превращался в того человека, которого вам больше всего хотелось видеть. В ушедшего из дома сына, в умершую рано дочь, в разыскиваемого преступника. Инопланетянин любил людей, хотел выполнить желание каждого, но он был один, а желаний было много, инопланетянин погиб.
— Качалину убили, потому что она стремилась удовлетворить желание каждого? — спросил Лева.
— Вы своим стремлением конкретизировать и упрощать сведете меня с ума. Елена — ангел-искуситель. Одновременно, понимаете? И ангел, и искуситель. Человека все время одолевают самые простые, земные желания. Елена может помочь лишь в простом и земном, ведь на самом деле она не ангел, а человек. Вы хотите есть — вас накормят, хотите пить — вас напоят, вы мечтаете купить велосипед — вам дадут взаймы денег. У вас появится привычка вкусно есть, сладко пить, иметь деньги. Привычки очень быстро становятся сильнее вас, уже не вы руководите своими поступками и желаниями, а они, поступки и желания, ведут вас по жизни. Но вы все время берете в долг, занимаете, иногда рубли, иногда услуги. В один прекрасный день вы оказываетесь рабом, у вас нет ничего своего, все взято на время: рубль, носки, котлеты, возможность посмотреть редкую кинокартину, полежать на мягкой тахте. Вы оказались в ловушке. Причем вас в нее не заманили, вы сами, стараясь жить полегче, не утруждая себя, залезли в ловушку, захлопнули наглухо. Все, все чужое, а вы голенький, голодный, зависимый и избалованный, быстро отучившийся себя кормить, одевать и самостоятельно удовлетворять свои житейские потребности. Как вы относитесь к своему благодетелю? Вы его любите? Вы только и мечтаете убить его и освободиться.
— А почему не уйти? Если получаемое в тягость, порабощает вас, не легче ли уйти и освободиться? — спросил Лева.
Он начинал прозревать, становилось хоть как-то понятно: веснушчатый выхоленный муж, очень интересующий ребят из УБХСС; хорошенькая, молодая, уже пьющая девушка, которой следует заплатить за «дела постельные»; парень, вроде бы туповатый, но наверняка в житейских вопросах сметливый, должен быть в указанное время; в соседней квартире живет… Лева себя остановил. С Денисом Сергачевым вопрос сложный, здесь требуется жевать долго. Важно, что все они рабы, мечтающие восстать и освободиться.
Муж рабство свое считает для окружающих очевидным, находит жену мертвой, уверен, что укажут первым делом на него, и от трупа бежит.
Слуга, зависимый и тихо ненавидящий, обнаружив хозяйку мертвой, рассуждает, как и муж, и бежит, но возвращается, не в силах побороть любопытство: что же из всего этого будет?
Девушка, человек с фантазией менее изощренной, натолкнувшись на труп, не боится подозрения, возможно, потому, что ей единственной не приходила мысль о рабстве и убийстве, и поднимает тревогу. Вера знает, что присутствующие смерти Качалиной рады, — кстати, сказала об этом вслух. Она знает много, держится независимо, даже вызывающе.
«Если
— Легче уйти и освободиться, чем убить. Нет? — повторил свой вопрос Лева.
— Куда уйти? — Сергачев возмутился. — Вы действительно не понимаете или прикидываетесь? Вы когда-нибудь алкоголика, сидящего за бутылкой водки, видели? Он знает: если будет продолжать пить, начнется приступ горячки. Что он сделает? Он разобьет бутылку! У него есть силы только на поступок, на разовое действие. Он не в силах находиться рядом с источником и не пить.
— Вы представляете Качалину источником, из которого люди напивались до белой горячки? — спросил Гуров. — И пить уже невозможно, и отказаться нет силы?
— Вроде того.
— Чтобы кормить, поить и всячески ублажать окружающих, надо откуда-то энергию брать.
— О, Елена — человек талантливый. В каждом человеке существуют скрытые резервы. Один может одно, другой способен на иное, в отдельности — пшик, нуль, а замкнуть по кругу — гидростанция.
— Не понимаю.
— Люди жизнь потратили и не поняли, а вы за час хотите разобраться.
— Допустим. Вернемся к источнику и разбитой бутылке. Вы говорили, что дважды у вас появлялась мысль об убийстве.
— Во сне видел, проснулся счастливым! Думаете, патология? Ничуть. Естественная потребность человека — себя обелить, другого за собственные грехи наказать. — Сергачев замолчал, ссутулился, на лице проступили резкие морщины.
— Так радуйтесь — источник засыпан, вы избавлены от приступов белой горячки. — Лева редко бывал жестоким, сейчас удержаться не смог.
— А чувство вины? — Сергачев смотрел слепо, не видя. — За живого спрятаться можно, за мертвого не спрячешься. Я понял только сейчас: мертвый всегда прав. Человека нет, и он прав, обвинить-то некого. Мне кажется, что Елена жива, и одновременно такое чувство, будто она умерла давным-давно.
— Человека убили.
— Я столько пережил, передумал за сегодня, часы растянулись в годы. — Сергачев не слышал, ему вполне хватало самого себя, как рассказчика, так и слушателя. — Я говорил о вине. Когда налицо преступление, должен быть виновный.
— Вы его знаете? — спросил Лева. Но с таким же успехом он мог бы расспрашивать памятник.
— Преступление и наказание! Человек опускается на дно, разлагается. Думаете, он видит, чувствует пагубный процесс? Ничуть. Он живет, радуется, чувство падения рождает состояние эйфории. И враз просветление: где я? Что со мной? Кем я был и кем стал, кто виноват? Разве человек способен признаться, даже при закрытых дверях, глядя в зеркало: мол, сам и виноват, и никто, кроме тебя? Никогда! Он быстро найдет виновного, за этим дело не станет. Елена очень удобный, даже подходящий для роли преступника человек. — Сергачев вновь замолчал, сосредоточился на какой-то мысли.
В дверь позвонили, Лева открыл.
— Лев Иванович, извините, вернулся Качалин, просит вас, — сказал Боря.
— Чтоб тебя и его, вас обоих, — пробормотал Лева, утопил язычок замка, поставил на предохранитель, сказал громко: — Одну минуточку, Денис Иванович! — и прошел в квартиру Качалиных.
За время Левиного отсутствия квартира неуловимо изменилась, он даже задержался в зеркальном, размножающем действительность холле, пытаясь осмыслить произошедшие перемены. Понял: изменения произошли не в квартире, а в нем, Гурове, который стал иначе воспринимать окружающее. Раньше зеркала лишь раздражали броскостью, сейчас он воспринял их как попытку исказить реальный мир, размножив его, сделать иллюзорным, нереальным. Бутылки на шкафах в кухне своим парадным строем тоже куда-то манили, обещали и обманывали, потому что на самом деле были просто пустыми бутылками.