Приблудяне (сборник)
Шрифт:
О, синюха ушел. Не вынесла душа поэта… Ну и хрен с ним. Садитесь, ребятки, ближе; потеснее, я кричать не люблю. Небось хочется узнать, как я свинец сподобился носить? Это история долгая, интересная и поучительная. Если бузу не повторить, до конца не доберемся. Замечательно! Всем — спасибо.
Было это весной, на праздник Народа. Вон молодежь, видать, и не знает уже, что раньше в этот самый день граждане Великой страны другой праздник отмечали — Первое мая. Тоже все вселились, Красную площадь тоже оцепляли, только Игр тогда не было, тогда по площади толпы Народа регулярно шагали, называлось, — демонстрация. А Игры ввели, когда уже Народное государство образовалось, впрочем, вы это и сами знаете.
И вот на Вторые Игры
Стало быть, поднялся я ни свет ни заря, выпил холодненького обрата, съел хлебца с солью — беленького, заметьте, хлебца, — перекрестился и… Не озирайся, не озирайся, безносый, сейчас ведь я не крещусь, так что опричники не привяжутся, а что тогда перекрестился — так это, может, я для красного словца сказал. Какой же рассказ без красного словца? Так вот, перекрестился и в путь. Живу-то я в Лианозово, дорога неблизкая, а на извозчика денег жалко, лучше их потом в расшиши просадить, деньги-то, или бузы напиться от души. Погода была просто расчудесная. Вы замечали? На праздник Народа всегда хорошая погода выпадает, прямо как на Пасху. Бог — он свое дело знает.
(«Нет, этот освинцованный просто обезумел, — прогнусавил безносый. — То крестится, то Пасху поминает, то этого самого, который на Б… Ей-блин, он нас всех под монастырь подведет!»)
Дурак ты, хотя и безносый. Ежели мозгами пораскинуть — допустим, ты их все-таки приберег, мозги-то, не потерял вместе с носом, — то и монастырь тоже матное слово. Особенно как вспомнишь, что оно означает. Специально для безносых бздунов повторяю — погода была бо-жест-вен-на-я.
Солнышко золотистое, небеса ярко-синие… Весь день накануне крепкий ветерок дул, боролся что было сил с бурым смогом и одолел-таки его, ну а зеленый смог сам собой рассосался. Так что дышать можно было безо всякой опаски. И вонь почти не чувствовалась. Что? Нет, ты не ослышался, лысый. Вонь. И еще раз — вонь! А пускай опричники сбегаются, что они мне сделают?
Словом, трюх-трюх, под солнышком, под ветерком, через Бескудники, мимо развалин Окружной, по Ботанической, мимо Большого Пепелища — молодым уже пора знать, там раньше Ботанический сад был, — мимо Рваного Шпиля, останкинскую башню я всегда по большой дуге обхожу, опасное место, через Марьину рощу, мимо Театра Народной Армии, и вот уже Садовое кольцо, там первый кордон, и Бульварное, еще один кордон, дальше хода по земле нет, поднимаешься до Пушкинской, ныряешь в метро, еще раз показываешь ксиву, подстраиваешься к очереди и — по рельсам, по шпалам, вслед за проводником — до Охотного ряда. Выходишь на свет Божий — слышь, безносый, Божий! — и пожалуйста: Красная площадь, Редовая, так сказать, сквера.
Уффф, утомился я. Где тут моя буза? Ты смотри, стакан давно пуст. Нет, ребятки, так дело не пойдет. Повторить! О-о, хреновина какая, буза на глазах слабеет. Ну ничего, в следующий стакан новокаинчика накапаем, крепенького, — захорошеем…
Так. Где это я остановился? Ага. Сквера. Прошел я на трибуну, выбрал скамейку поближе к Мясоеду, уселся и задремал. И так хорошо мне дремалось — на родной койке лучше не бывает. Проснулся от боя курантов. Эге, думаю, начинается. А Народу привалило — чертова прорва! Раньше я столько Народу только один раз видел — когда в бассейне «Москва» дали горячую воду и весь город туда мыться пришел. Трибуны — битком набиты. Вдоль кремлевской стены — толпа. На зубцах стены — просто гроздья людей. Возле Торжища — целая армия. А сердцевина площади, въезд и выезд оцеплены, там — никого.
Смотрю на трибуну Мясоеда. Батюшки, там уже — ВСЕ: и Сам сидит в окружении рынд, и бояре с боярынями, и префекты, и управляющие, и магистры. Отдельно — думные дьяки,
Стоит Народ вокруг площади, не шевелится. Тишина — полнейшая. Только редко-редко тонкий писк раздается — значит, прижали в толпе кого-то, ребра хрустнули, дыханье сперло. И вдруг все напряглись, шеи вытянулись, такой странный звук пронесся, вроде как деревянный, — эдак пол-пол-пол, — будто большой хохломской ложкой по лбам прошлись. И в мертвом молчании кто-то истошно завопил: «Коммуняки! Робя, коммуняк ведут!»
Тут же — крики, смех, болботанье, а минутой позже взревели двигатели, и с двух сторон на площадь стали выкатываться бэтээры. Вижу — действительно, коммуняки бредут. Худые такие, печальные, но все в шляпах, в двубортных пиджаках. А громовой голос по радио объясняет нам правила первого раунда Игры. Мол, если кто из коммуняк бутылку с зажигательной смесью выхватит или гранату припас, — смерть на месте. В толпе спасения не искать. Единственный шанс — на броню вскочить. Тот, кто на бэтээре минуту продержится, — счастливчик. Его стрельцы снимают и выдворяют с площади — живи, мол.
Ну и началось. Рев моторов, клубы сизого дыма, глушители стреляют, коммуняки воют, носятся, от бэтээров увертываются, разбегаются, а машины-то юркие, крутятся волчком, с места в карьер берут, тормозят с лязгом… Небось и приблизиться-то к ним страшно, не то что — вскочить! В общем, потеха.
Глядь, на одного коммуняку наехал броневик — хр-р-р-рясь! У другого ногу отхватило. Третьего бэтээры бортами раздавили. Брызги красного, мраморные, с алыми прожилками, мозги, синие змеи кишок, из люка водитель выглядывает, в кепке-восьмиклинке, хорошее открытое лицо, хохочет-заливается… Ор, мат, визг, детишки пальцами показывают, рожи строят…
(«Мат?» — с ужасом спросил двупалый, скорее, клешнерукий.)
Конечно, мат — коммунякам-то что терять? Но стрельцы спуску не давали, в упор расстреливали матершинников. И то — кругом ведь дети, верно?
(«Скажите, вам коммуняк не жалко было?» — вдруг спросил кто-то из юнцов, похоже, тот, что с бельмом.
«Тиш-ш-ш-ше! — страшно зашипел безносый. — Высщую меру захотел?»
А мрачный мужик с гигантской шишкой на шее вдруг пискляво затянул народную:
Разгульна, светла и любовнаДуша веселится моя;Да здравствует Марья Петровна,И ножка, и ручка ея!Как розы денницы живые,Как ранние снеги полей —Ланиты ее молодыеИ девственный бархат грудей…И вовремя: за окном мелькнули тени. Мимо кабака, бесшумно ступая нижегородскими кроссовками, пробежали опричники.)
Вопроса не слышал, потому не отвечаю. Да. В общем, начало празднику положили хорошее. Трое или четверо коммуняк все же спаслись на бэтээрах. Их пинками прогнали с площади, трупы крючьями растащили, кровушку песком присыпали, машины, урча, уехали. И тут же на скверу выпихнули либералов. С этими все просто было. Городовые раздвинули толпу возле Торжища, чтобы никого из законопослушных ненароком не задело, либералов — шашками по жопам — собрали в кучу, напротив выстроились стрельцы и ну палить резиновыми пулями. Либералы бегают, падают, поднимаются, смешно подпрыгивают, но все же пули их достают, хотя и не всех. Стрельцы — ребята толковые, понимают, что удовольствие растянуть надо, поэтому и поверх голов шмаляют, и по ногам бьют — только и слышно: чпок, чпок, чпок. Народ хлопает. Весело…