Приди в зеленый дол
Шрифт:
– Да, конечно, – пробормотал он, – да, да, – и вслед за ней вошёл в дом.
Она толкнула дверь в комнату, в которой он и не ожидал увидеть никаких перемен: все те же дыры в красном истоптанном ковре; та же серая, в пятнах сырости, гравюра над камином; в углу громоздкий, желтозубый, с чёрными дырами ободранных клавишей рояль; драные, пожелтевшие тюлевые занавески между выгоревшими красными бархатными портьерами; большой, почтенный стол с мраморной столешницей, на нём – толстая библия в чёрном кожаном переплёте с именами всех Спотвудов, записанными побуревшими от времени чернилами, впрочем,
Маррей окинул все это взглядом, отметив про себя, что, как он и ожидал, здесь ничего не изменилось, но тотчас же с внезапным страхом понял, что ошибается: даже сейчас, в эту секунду, продолжается безостановочный процесс распада: извиваясь в агонии, медленно тлея, расползаются нити ковра; кожаный переплёт библии трухой сыплется на мраморный стол, краска облезает с лица Сандерленда Спотвуда, и вот уже надменные глаза блеклыми чешуйками падают на тёмные кирпичи камина и лежат там, точно перхоть. Ещё немного – и от дома ничего не останется.
Маррей стряхнул наваждение и обернулся к женщине.
– Я вижу, тебе чинят дом, – сказал он приветливо. – Ступеньки новые.
Она кивнула.
– Не так легко, наверное, найти здесь мастеров, – сказал он. – Имей в виду, что моё предложение остаётся в силе. То, о чём мы говорили весной. Я готов привезти из города хорошего плотника и пару подручных, чтобы они привели в порядок все самое основное. Жаль, что дом разваливается на части. У домов свои права, и их надо уважать. Если ты мне только позволишь, Кэсси…
Она глядела ему в лицо.
– Какая ему теперь разница, – сказала она, – я хочу сказать – Сандеру. Какая ему разница, что будет с домом?
– Но дом, – снова начал он, – это всё-таки недвижимость и…
Она его даже не слушала. Он это знал. Она всегда была такая. Она может стоять рядом с тобой, даже глядеть тебе в глаза, а мысли её будут витать где-то далеко. И все же он спросил, резко, чтобы вернуть её на землю:
– Кто же у тебя работает? Кто починил ступеньки? Кэсси!
Теперь она даже не глядела на него.
– Кэсси! – повторил он ещё громче. – Где тебе удалось найти работника?
Взгляд её вернулся к нему.
– Это Анджело, – сказала она.
– Кто он такой?
– Не знаю, – сказала она.
– Как это – не знаю? – Он услышал в своём голосе резкие, визгливые нотки, которые всегда старался подавить, когда допрашивал в суде свидетелей. Тогда он попытался переменить тактику:
– Ты хочешь сказать, что он не местный?
– Он пришёл по дороге, в дождь, – сказала она. – Его зовут Анджело.
– А фамилия?
– Не знаю.
Она
– А как ты чувствуешь себя, Кэсси? Лучше, хуже?
– Прекрасно, – сказала она. – Только голова иногда болит. Не каждый день.
– Нехорошо, – пробормотал он. Потом, немного помолчав: – А что этот Анджело? Где он живёт?
Она посмотрела на него пристально.
– Думаешь, ты меня перехитрил, – сказала она. – Скажите, какой ловкий. Судейская лиса. Перевёл разговор на моё здоровье, а потом снова спросил про Анджело. Но я тебе все сказала. Он пришёл по дороге, под дождём, в городском костюме, весь мокрый, с размокшим пакетом в руке. Как будто возник вдруг из дождя и тумана. Потом он помог мне разделать оленя.
– Какого оленя, Кэсси?
– Которого Сай Грайндер убил.
– Сай Грайндер? А, это тот…
– Да, тот Сай Грайндер. Он убил оленя на моей земле. Из дурацкого старого лука. И я его заставила отдать мне тушу. Анджело видел и подтвердил, что олень был на моей земле, а Сай Грайндер разозлился, и я выстрелила из двустволки. – Она помолчала. – Я не в него целилась. И он притащил тушу назад.
– Ты стреляла в человека, – резко сказал Маррей. – Это подсудное дело.
Но он видел, что она его не слушает. Он наклонился к ней и почти шёпотом спросил:
– Этот Анджело – где он живёт? А, Кэсси?
– Ты уже спрашивал, – сказала она. – А я и не скрываю. Здесь и живёт.
– Здесь?
– Да. Он мне разделал оленя. Он не знал, как олень называется, не знал, как сказать по-английски, но разделать сумел. Я ему только сказала, что это так же, как свинью или корову. Он мне ещё двух боровов заколол на прошлой неделе, когда приморозило, и мы их прокоптили. Он жил у дяди на ферме, и там выучился, и…
– А где живёт его дядя, Кэсси?
– Не знаю, – сказала она. – И починил мне крыльцо. И дров напилил на зиму, и…
– Можно мне его увидеть? Я бы хотел с ним поговорить.
– Он уехал в Паркертон, – сказала она. – Он починил машину. У него дела в Паркертоне, и он привезёт оттуда продуктов.
– Покажи мне его комнату.
Не отвечая, она повернулась и пошла назад в прихожую, а оттуда в коридор, который вёл в пристроенное крыло. В комнате стояли старинная ореховая кровать, комод красного дерева с мраморной крышкой и пятнистым от времени зеркалом в резной раме, возле кровати – старый раскладной стул и на стуле старая электрическая лампа без абажура. В окне было разбито одно из стёкол и вместо него вставлен кусок картона, весь в разводах от дождя. В стенном шкафу не было дверцы. Её заменял кусок мешковины, подвешенный наподобие занавески.
Маррей подошёл и поднял её. В шкафу на плечиках висел пиджак в крупную серую и чёрную клетку, с ватными плечами.
– Хороший материал, – сказал Маррей, щупая ткань. – Дорогой. – Потом добавил: – Сшит на заказ. – Он посмотрел на внутренний карман, потом воротник, пытался отыскать монограмму владельца, но не нашёл.
– Перекуплен, конечно, – сказал он.
Затем осмотрел пару шерстяных брюк, висевших под пиджаком. Нагнулся и поднял одну из лакированных туфель. Внутри была напихана газетная бумага, а кожа смазана чем-то вроде вазелина.