Приемные дети войны
Шрифт:
— Неопалимая купина?
— Какая купина, Мария Евгеньевна? Ясинец! Только уймется на нем огонь, глядишь, листочки как новенькие.
— К чему это ты?
— К тому, что чую — и я такой. Горю, но не сгораю.
— Нет, дорогой ты мой мальчик. Среди людей таких нет.
— Проверьте меня!
— У меня тут спичек нет, — печально улыбнулась женщина.
— Я о другом, Мария Евгеньевна. Если меня, пацана, посадили за дело, то вас…
— Ах, вон ты о чем…
— О том.
— Хорошо, к этому разговору мы вернемся позже…
Белым
Коля шел по поселку. Шел, не видя куда, такой же медлительный, как спускающиеся с неба снежинки.
Паренек не помнил, когда стучащий в нем хронометр переключился на иной ритм: в момент ли, когда он уложил в комнате у печи троих гитлеровцев, либо потом, на выходе из пропахшего жженым порохом помещения. Он повернул к маслозаводу и столкнулся с запыхавшимся от бега Гришей.
— Скорей!
— Чего "скорей"? — недопонял Коля.
— Сеня зовет. Чего-то он сам не в себе.
— Что-то случилось?
— Я — знаю? Оружия на складе хоть завались. И все наше, от окруженцев сорок первого. Это знаю. А что с Сеней стряслось — не знаю. Весь из себя — какой-то… "Колю срочно сюда!" — сказал.
Коля прибавил шагу.
На маслозаводе шла авральная работа. Партизаны перетаскивали винтовки и бидоны с патронами на подводы. Сеня стоял у сепаратора, рассматривая армейский наган.
— Вызывали? — спросил Коля, подойдя к командиру.
Тот как-то странно посмотрел на него и протянул наган, по внешнему виду подобный тому, какой был у Володиной мамы, из которого он подстрелил Колченогого.
— Держи!
Коля напрягся, подыскивая слова благодарности.
— Служу… — начал он.
— Молчи! — прервал его Сеня. — Смотри — наградная табличка. Что написано?
— Написано… — Коля стал читать гравировку на серебряной пластинке, и губы его запеклись. — "Майору М.Ш. Вербовскому за отличное выполнение боевого задания".
— М.Ш. — это?
— Моисей Шимонович…
— Но ты ведь у нас Михайлович…
— Если по правде, то — Моисеевич.
— Батянино, получается, наследство.
— Получается… Он, сказывали, пропал в сорок первом.
— Выходит, не совсем пропал.
Ауфзеерка Бинц — локоть на крышке стола, впритирку к пепельнице — докуривала сигарету. Затягивалась жадно, прерывисто, словно желала выцедить из вонючего чинарика новую порцию издевательств.
— Значит, не желаешь говорить?
— А что мне говорить? Мне говорить нечего.
— А о чем вы беседовали с заключенной номер 5693?
Вася искоса взглянул на старшую надзирательницу. "Еще чего! Буду я ей рассказывать о Марии Евгеньевне, здрасте-приехали! Вот, оказывается, зачем нас держат в одной камере. Меня задумали превратить в стукача. Сволочи!"
Молчание мальчика выводило немку из терпения. Она резко поднялась на ноги, устрашающе шлепнула стеком по голенищу сапога.
— Малыш! Пора тебе образумиться. Ты думаешь, что своим несогласием сотрудничать с нами противодействуешь лагерным порядкам. Ошибаешься! Ты и подобные тебе "оригиналы" давно уже на службе у Третьего рейха. Ты благоустраиваешь территорию…
— Работаю на песке…
— Ты на песке, а они… Они снабжают своей кровью наши полевые госпитали. Стоят, как говорится по-русски, на страже здоровья наших солдат. Тебя мы тоже направим на сдачу крови. И будешь, как они… Будешь до конца дней помнить, что своей кровью спасал немецких солдат — тех, кто убивал ваших отцов. Иди! Ты свободен!
Свободен…
От себя не освободишься. На воротах лагеря написано: "Работа делает свободным". Вот для этого он свободен.
Коля просматривал бумаги, обнаруженные в походном металлическом ящичке на маслозаводе. Это были армейские книжки, солдатские треугольники, вырезки из газет. Одно из писем — за подписью представителя Красного Креста Трайгера — было на немецком языке. Ради него Анатолий Петрович и вызвал Колю в штаб.
Трайгер писал Гертруде — вероятно, жене — в нейтральную Швейцарию, что его миссия проходит успешно. Ему уже удалось найти двух ребятишек, удивительным образом похожих на фотографии разыскиваемых американским миллионером Готлибом внуков-близнецов. Они вместе с родителями остались на той территории Польши, которая отошла к Советскому Союзу после договора Риббентроп — Молотов. И теперь, когда Готлиб переведет обусловленную сумму в Цюрихское отделения Рейхсбанка, детищки будут переданы посредникам для доставки в Нью-Йорк.
— По всей видимости, — сказал Анатолий Петрович, — немцы задумали какую-то хитрую авантюру по продаже наших детишек за рубеж.
— Ищут похожих…
— На кого похожих?
— По письму выходит, на тех, кого могут выкупить богатые родичи.
— Выходит так… А еще, Коля, выходит, что допрашивал этого Трайгера твой отец.
— Больше некому. Папа — старший переводчик, из дивизионной разведки.
— Тут ведь вот какая странность. Письмо есть, а конверта с адресом нет. И удостоверения личности немца мы не нашли. И еще… завернуто это письмо почему-то — как намек, что ли? — в газетную страницу. А газета — ваша, из Славянска.
— Покажите, — вздрогнул Коля. — Это… это, должно быть, статья о папе. О том, как дрался он с бандой Свища.
— Точно!
— Раньше она висела у нас в рамочке под стеклом, на стене… А потом… потом, когда уходил на фронт, взял с собой, чтобы…
— Понял, — кивнул Анатолий Петрович. — Чтобы не сочли тыловой крысой.
— Не сочли, надо думать.
— Вот-вот, Коля! Думай! Зачем он завернул письмо немца в газету со статьей о себе самом?
— Привет, наверное, хотел передать.