Приемные дети войны
Шрифт:
— А, может быть, смысл в другом?.. Ну да ладно! Если жив, дознаемся.
Коля развернул на коленях сложенный вчетверо, почернелый на изгибах, газетный лист. И ему вновь, как до войны, захотелось еще раз прочитать о папе, взглянуть на его выцветший от времени портрет…
Черная ночь. Смена караула. Где-то приглушенно, у ворот концлагеря, залаяли собаки, встречая подъезжающую машину.
Васю лихорадило. Капли пота проступали у него на лбу. Он скрипел зубами, спазматически дергался телом.
Опять донимал его страшный сон.
…Он шел в тумане по рыхлому снегу. Шел, проваливаясь в скрипучее месиво по колено. Шел к расположенному
— Э-ге-гей! — позвал ее из потайного убежища.
Издали послышалось:
— Ты меня ищешь?
Вася вгляделся в приближающееся чудище. Из тумана выплыло нечто, похожее и на зверя, и на человека — двуногое существо с лисьей мордой. И мальчик, похолодев, признал ауфзеерку Бинц.
В страхе он отшатнулся, руками прикрыл лицо. Но старшая надзирательница отвела его руки мохнатыми лапками с острыми коготками. И мигом рассосался туман, стало видно далеко окрест. И он увидел… Он увидел свою маму…
— Мама! — закричал мальчик. — Не иди сюда! Здесь враги!
Но мама не слышала его предупреждений. Шла… шла к нему по снегу, с трудом переставляя ноги.
— Сыночек! Мой миленький! Как долго я тебе искала!
Он понял, что не кричит, а всего лишь издает невнятные горловые звуки. И еще понял: если маму не остановить, она тоже попадет в лапы ауфзеерки Бинц.
И тогда, сам не зная как, по какому-то волшебной силы желанию, Вася вырастил незримую стену, прозрачную и непреодолимую. Между мамой и собой.
— Мама! Тебе сюда нельзя!
Часть шестая
Коля сидел на берегу ручья, в тени разросшегося кустарника. В его руках — удочка. Смастеренный из гусиного пера поплавок снуло покачивался на воде.
Ветви за спиной шелохнулись.
Паренек оглянулся и увидел лучащееся довольством лицо Никиты. Тот протиснул свое жилистое тело сквозь кусты и разместился рядом. Ни слова не говоря, стянул сапоги, опустил ступни в воду.
— Благодать-то какая!
— О красотах природы позже. Что с мостом?
— Вернулись.
— Я вижу, что вернулись.
— Быть теперь моей свадьбе.
— Что? — огорошенно спросил Коля. — При чем тут твоя свадьба? Меня интересует, как прошла операция, взорвали ли мост?
— Операция прошла. Я самолично подпалил бикфордов шнур. А свадьба предстоит.
— Если невеста даст согласие, — фыркнул Коля.
— Она согласие даст.
— Прежде сделай предложение.
— Предложение сделает за меня Анатолий Петрович. Я стесняюсь.
— Во-во! Ты стесняешься, слова разумного не говоришь, а весь отряд посмеивается, Полину заставляет краснеть.
— Она и без того "красна девица".
— Помолчи, баламут! Тебя за глаза кличут "партизанский Ромео", а ее — "партизанская Джульетта". Приятно это, да?
— Тебе-то, пацан, какое дело?
— Мое дело — сторона. Но обидно за Полину.
— Пусть Полина самостоятельно за себя обижается. Нашелся защитник! Я теперь, как вернулся с моста, выгляжу чисто "жених женихом" — так сказал Анатолий Петрович. Значитца, и свадьба теперь недалека. Вызовет он Полину к себе, скажет: так, мать, и так, хватит крутить хвостом, пора идти за Никитку.
— А ты, конечно, рад стараться, — усмехнулся Коля. — А не кажется ли тебе, балабол, что над тобой просто немного подшучивают?
— С какого резона?
— А с такого! Уж такой ты человек.
— Какой — такой?
— Не совсем обыкновенный. С малой придурью. Быть рядом с тобой и не подшучивать — просто не получается.
— Сам дурак! — беззлобно бросил Никита. Ему импонировало, что он не совсем похож на других. А что до "придури", так в ней тоже нет ничего худого. Это вроде родимого пятна — его отличие.
— Я дурак, ты с придурью, — засмеялся Коля. — Отличная компания!
— Но у тебя преимущество.
— Да?
— Ты стихи пишешь. Напиши обо мне, я Полине подарю. Будет свадебный подарок. Замуж пойдет, так сказать, за заслуженного…
— В стихах воспетого, — подхватил Коля.
— Воспетого… — радостно повторил Никита. — Напишешь?
— Война! Музы замолкают, когда говорят пушки.
— Э! Не ерунди! Мне не музы нужны, а стихи.
— Подари ей цветы.
— Что ты понимаешь? Цветы под ногами растут. А стихи…
— Ладно, будут тебе стихи. Только… Только под стать твоему характеру.
— С придурью?
— С придурью…
И стихи появились в "Боевом листке".
Никитка — парень из деревни. Он — конюх, хлебороб, печник. Характер у него не вредный. Он драться, право, не привык. Война! Она столкнула рати. А он, Никитка, в дни войны Лежал пластом, лежал в кровати — Ильюше Муромцу сродни. Забыты раны. И с перины Никитка встал на вражью рать. И начал — богатырь былинный! — Врагов в могилу загонять. Он бился, коль его взбесили, Среди лесов, среди полей. Спасал он честь родной России, Великой матери своей. Он дрался яро, дрался с пылом — Живой, хотя сто раз убит. И сердце, как от века было, Никитке заменяло щит. России дивные просторы Всегда прельщали жадный глаз. И наступали вражьи своры. И покорить стремились нас. Шли на рысях — легко и лихо. Казалось, нет врагов страшней. Но порождало вражье иго Не страх слепой — богатырей! Они до неба вырастали, Уничтожали смертью смерть. И погибали вражьи стаи. Так было, есть и будет впредь!Новый замполит командира дивизиона Захаров, присланный заменить арестованного в Славянске, на собственной квартире, капитана Вербовского, нервно ходил по комнате, взад-вперед у окна, выходящего на деревенский двор. Руки его, закинутые за спину, были плотно скреплены в замке. Папироса в углу рта давно погасла, но офицер этого не замечал.
Володя Гарновский с виноватым видом следил за командиром. Он ощущал в коленках мелкую дрожь, как в былые времена, когда ему перепадало от отчима. И чувствовал себя напроказничавшим ребенком, хотя ничего непотребного не натворил.