Приемыш черной Туанетты
Шрифт:
– Разумеется, им хотелось этого, но не в этом главная суть. Они тяготятся мальчиком, из него не получилось то, что они ожидали. Когда он подрос, в нем проявились очень неприятные черты. Да и что другое следовало ожидать от ребенка, воспитанного старой негритянкой? Недавно он протащил в дом негритенка, воришку, к которому привязан всей душой. Мы имели столько хлопот, пока избавились от него, но и теперь Филипп, без сомнения, видится с ним на стороне. Лаура и Эдуард немало помучились из-за этого беспокойного мальчика. Я делала вид, что верю их любви к нему, но в действительности они никогда не любили его, и теперь, когда у них родился собственный ребенок, они это прекрасно понимают. Я бы не страдала,
– И для их ребенка каково иметь такого старшего брата! Ведь вы знаете, как маленькие подражают старшим!
Когда мадам Эйнсворт с гостьей оставили гостиную, за гардиной, скрывавшей нишу окна, послышался шорох, и оттуда тихо вышел Филипп. Он был смертельно бледен, а в глазах его застыло выражение ужаса и недоумения. Он сидел здесь, рассматривая прохожих на улице, когда вошли обе приятельницы, и невольно стал свидетелем их разговора.
В этот же день, несколько позже, возвращаясь после какого-то благотворительного визита, мадам Эйнсворт увидела на углу улицы Филиппа и Лилибеля, о чем-то серьезно беседовавших.
«Я так и знала, – подумала старая леди. – Он встречается с этим маленьким проходимцем на стороне. Ну, о чем могут они совещаться? Мне, право, страшно становится жить с ним под одной крышей».
Когда Филипп вошел в гостиную перед обедом, все заметили, что он необычайно возбужден и что даже костюм его в беспорядке.
– Этот мальчик шокирует нас, – вполголоса заметила мадам Эйнсворт, обращаясь к невестке. – Он ужасно неопрятен последнее время.
– Мне очень жаль, – ответила миссис Эйнсворт, вспыхнув. – Это моя вина – я как-то запустила его в последнее время; по внешнему виду он действительно изменился…
Филипп почувствовал пренебрежительный взгляд мадам Эйнсворт и слышал ее нелестные замечания в свой адрес. Нервы его были натянуты, слух стал необычайно острым, а сердце невыносимо болело. Он уткнулся в книгу, которую стал читать, чтобы скрыть невольные слезы. Когда подали обед, мальчик побрел позади всех и молча занял свое место за столом.
Бассета огорчило, что мальчик ничего не ест, и когда кончился обед, он спрятал блюдо с миндальными пирожными и конфетами в буфет, бормоча:
– Малыш ничего не ел нынче. Он болен и расстроен. Я побалую его сладеньким!
Когда Бассет складывал серебро в буфет, в комнату тихо вошел Филипп и, подойдя к доброму старику, молча уставился на него. Ему хотелось что-то сказать, но слишком сильно билось сердце. Когда же Бассет достал конфеты и протянул ему, Филипп не мог больше владеть собой: его губы дрогнули, и крупные слезы покатились по щекам.
– Мне хочется… мне хочется пожать вам руку, мистер дворецкий!..
– Что это, мистер Филипп, в чем дело? Что случилось? – воскликнул Бассет, изумленный таким проявлением горя у своего обычно веселого друга.
– Ничего… ничего, мистер дворецкий; но… но вы так добры ко мне, и это вызывает у меня слезы теперь, когда все неласковы со мной…
– Да, я вижу это, мой бедный крошка! Вы не можете привыкнуть к такой резкой перемене. Я вижу, вы лишились даже аппетита, а это уж последнее дело. Но будет изводить себя! И все это из-за их маленького сына, они столько возятся с ним, что не в состоянии думать больше ни о чем на свете.
– О, нет, я не думаю, что это так, мистер дворецкий. Ну, – он тяжело вздохнул и снова залился слезами, – я пойду теперь в свою комнату. Спокойной ночи, мистер дворецкий,
– О, благослови вас Боже, с удовольствием, мой дорогой мальчик. – И Бассет так стиснул его руку, что мальчик сквозь слезы улыбнулся.
– Вы… вы… не забудете меня?..
– Забыть вас? Что вы говорите? Как могу я забыть вас, видя ежедневно?
– Но когда меня не будет здесь, когда я уеду, вы заступитесь за меня? Вы скажете, что я не был гадким мальчишкой, не правда ли?
– Понятно, мистер Филипп. Я буду стоять за вас горой, покуда держусь на ногах!
– О, благодарю вас! Спокойной ночи! Спасибо за пирожное и леденцы! – И, бросив взгляд, полный любви и грусти, Филипп выбежал из комнаты.
После ухода мальчика Бассет стоял некоторое время задумавшись, забыв о ложках, которые были у него в руках. Наконец он пробормотал:
– Как это мерзко, что они забросили его. Кто знает, что творится в его душе! Своим взглядом он чуть не заставил меня разреветься… Постараюсь завтра развеселить его.
Войдя в свою комнату, Филипп огляделся и, отворив дверь, стал прислушиваться. Все были внизу с гостями. По временам откуда-то доносились взрывы смеха и обрывки разговора. Там, видно, о нем никто не думал. Постояв с минуту в задумчивости, он подошел к шкафу и достал оттуда желто-красный шелковый платок, принадлежавший «детям». Этим платком, а сверху еще одним толстым шерстяным, которым он в холод повязывал шею, Филипп обвязал клетку; затем взял небольшой мешок, который мадам Эйнсворт дала ему для книг; достав с полки картонку, вынул из нее траурный венок с надписью: «Моей матери», обвязанный крепом, – последний подарок Деи. Все это он тщательно завернул в бумагу и сунул на дно мешка. На столе лежали библия и молитвенник – подарок Туанетты, их он также положил в мешок. Уложив вещи, Филипп отпер свою копилку, несколько раз пересчитал сбережения – их было меньше, чем он думал: бесконечные вымогательства Лилибеля почти опустошили его кассу. Тем не менее он переложил деньги в кошелек, который отправил в мешок с прочими своими сокровищами, присоединив к ним и сверток с леденцами Бассета. Из одежды он взял свое старое платье, старые башмаки и шапку, он было призадумался над меховой шубой. В ней было так тепло, – но нет, она стоит больших денег, он не должен брать ее! Повесив шубу на место, он вытащил простое короткое пальтишко, тоже толстое и теплое, хотя далеко не такое, как шуба.
Одевшись, Филипп отворил дверь и прислушался. На черной лестнице не было ни души, и он знал, что здесь можно пройти незамеченным. Он взял в одну руку «детей», а в другую мешок – это были его сокровища, все его достояние. Тихо, с замиранием сердца, крался он, как преступник, вниз по лестнице и, никем не замеченный, выбрался на улицу.
Было начало марта, стояла отвратительная холодная ночь, с дождем и снегом. Филипп дрожал и кашлял, стоя на тротуаре. С минуту он медлил, наконец бросил последний грустный взгляд на пышный особняк и скрылся в темноте со своими верными спутниками, «детьми» отца Жозефа.
Глава XXVII
Опустевшая комната
На утро после бегства Филиппа мадам Эйнсворт с невесткой сидели за завтраком, обе ели мало и выглядели расстроенными. Когда завтрак был уже почти кончен, миссис Эйнсворт удивленно взглянула на пустое место Филиппа, только теперь заметив его отсутствие, и спросила:
– Где это Филипп? Он всегда так аккуратен, боюсь, не заболел ли он!
– С вашего позволения, мадам, – заметил Бассет дрожащим голосом, – я пойду к нему в комнату и проведаю его.