Приговор
Шрифт:
В следующий миг людоедка повалилась лицом в пыль. Но звука спускаемой тетивы не было. Я перевел взгляд на арбалет – тот оставался взведенным, да и из тела не торчало никакой стрелы, которая указала бы на другого стрелка. Мы поспешно подошли к застывшей неподвижно фигуре. Я перевернул ее сапогом, частично сбив при этом пламя, но полностью юбка все же не погасла. Однако пока это означало не более чем ожоги на ногах. Я присел рядом, поискал пульс на дряблой шее, оттянул морщинистые веки, открывая расширившиеся зрачки закатившихся глаз. Можно было еще поднести отполированную сталь к ее носу, дабы убедиться в отсутствии влаги от дыхания,
– Мертва, – констатировал я, поднимаясь.
– Притворяется, – неуверенно возразила Эвьет.
– Нет, точно мертва. Видимо, физическое и нервное перенапряжение ее прикончили.
Я объяснил Эвелине, по каким признакам можно отличить смерть от притворства или обморока, и мы пошли прочь от трупа, предоставив вновь разгоравшемуся огню делать свое дело.
Эвьет с неудовольствием посмотрела на свои перепачканные собачьей кровью ступни и пошла мыть их в корыте у колодца, где еще оставалась вода. Я тем временем рассматривал в пыли следы битвы Верного с псами. Отпечатки подкованных копыт вели за ограду, как и следы собачьих лап, но ускакал ли конь, преследуемый сворой, или, напротив, покинул двор уже после собак?
– Они за ним не гнались, – уверенно заявила Эвелина, присоединяясь ко мне. – Но он, похоже, прихрамывает на правую заднюю ногу. А вот один из псов точно ускакал отсюда на трех лапах.
Мы вышли на улицу, по-прежнему держа оружие наготове. Собак не оказалось и здесь. Следы копыт вели прочь из села в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.
– Верный! – громко позвал я, не особо надеясь, что конь уже выучил свое имя. Впрочем, мой голос он все же должен был знать. – Вер-ны-ый!
В ответ мне раздался злобный лай, и я подумал, что обнаруживать себя было не такой уж хорошей идеей. Но почти тут же я услышал и радостное ржание, а затем Верный, целый и невредимый, галопом вылетел из-за церкви и помчался к нам.
Или, может быть, не совсем целый и невредимый. Бабки всех четырех его ног были забрызганы кровью, и я не был уверен, что вся эта кровь – собачья.
Но я ни на миг не хотел задерживаться в проклятом селении. Кто знает, не предпримут ли псы новую попытку? К тому же пламя позади нас уже не только с яростным треском пожирало дом, пышными хвостами вырываясь из окон, но и успело перекинуться на соломенную крышу соседнего сарая, и сухой горячий ветер нес жгучие искры все дальше. Пожалуй, скоро на этой узкой улице станет жарко в самом буквальном смысле. Поэтому мы сразу же уселись на коня и поскакали прочь. Лишь проехав около мили, я принял решение остановиться и осмотреть Верного более внимательно.
Эвелина оказалась права: на правой задней ноге обнаружился довольно глубокий укус. Я развязал котомку и извлек свои припасы. К сожалению, поблизости не было воды, чтобы промыть рану, так что пришлось израсходовать на это мою питьевую флягу. Но Верный того заслуживал. Я наложил на рану мазь и сделал перевязку. Верный выдержал всю процедуру стоически и лишь взмахивал хвостом, но не делал попыток дернуть ногой. Он был боевым конем и, наверное, уже знал, что необходимая помощь бывает болезненна. Правая передняя бабка тоже пострадала, но там были лишь две поверхностных царапины – видимо, конь вырвал ногу прежде, чем пес успел вонзить зубы. Заодно я осмотрел и левую переднюю подкову – да, ее определенно необходимо было перековать поскорее, пока она не осталась лежать на дороге.
– Я же говорила, что
– Да, – согласился я, – если бы он вовремя не заржал, неизвестно, как бы все обернулось… И псам от него досталось изрядно.
– Молодец, Верный, молодец! – девочка гладила его по носу и по холке. Конь довольно пофыркивал. Похоже, Эвьет сразу ему понравилась.
Меж тем вдали над селением бушевало пламя, и тянулись в безоблачное небо длинные косые султаны сизо-черного дыма. Теперь уже не было сомнений, что еще до вечера проклятое село выгорит дотла.
Дорога под ногами была хорошей – плотно убитый грунт, припорошенный мягкой пылью, без всяких острых камней – и я предложил пока прогуляться пешком, чтобы не нагружать Верного. Эвьет охотно согласилась, и мы зашагали в сторону пока еще невидимого отсюда города.
Пик дневной жары миновал, но было по-прежнему тепло и солнечно. Нагретая земля дышала покоем. Тишину нарушали только щебет каких-то невидимых птах да стрекот цикад в траве. Вокруг не было никаких признаков человеческого жилья – только распахнутый до горизонта зеленый простор полей, голубой купол неба и желтая лента дороги. И, чем дольше мы шагали, тем легче было поверить, что недавно пережитое нами было просто каким-то мороком, дурным послеобеденным сном.
Но достаточно было уже просто взглянуть на ногу Верного, чтобы убедиться, что это не так.
– Ты говорил, что люди ведут себя хуже животных, – сказала вдруг Эвьет, – но эти собаки не показались мне симпатичными. Злобы в них было больше, чем просто инстинкта хищника, который хочет есть. Хищник отступается, если видит, что встретил достойного противника, который ему не по зубам, а эти бросались снова и снова…
– Вот именно. Нормальный хищник – отступается. Но собака – не показатель. Собаку испортил человек. Превратил в свое карикатурное подобие… обрати внимание, кстати, что люди презирают собак, которые вроде бы преданно служат им. "Пес" и "сука" – это ругательства. Презирают свое собственное отражение… И все же, согласись, самый мерзкий персонаж в этой истории – это старуха.
– Или те, кто довел ее до такой жизни, – заметила Эвьет. – Хотя они, конечно же, тоже люди. Как ты думаешь, то, что она рассказывала об истории села – правда?
– Скорее всего, да. Думаю, что единственной ложью в ее словах было обещание отсыпать нам овса. В остальном она не врала. Просто малость не договаривала… Но, какими бы ни были внешние обстоятельства, свой выбор человек всегда делает сам. У тебя эта война отняла даже больше, чем у нее, но ты ведь не стала такой, как она? Человека вообще нельзя заставить сделать что бы то ни было вопреки его желанию.
– Разве? Может быть, некоторых, но не любого же!
– Любого. Все, что человек делает – он делает исключительно по собственной воле. Просто под влиянием внешних обстоятельств эта воля может измениться. Скажем, на смену желанию сохранить верность принципам придет желание избежать боли.
– Хм… а ведь ты прав. Выходит, тот, кто властен над своими желаниями, непобедим?
– В каком-то смысле. Хотя его, конечно, по-прежнему можно уничтожить физически…
– Так просто!
– Просто в теории. На самом деле обрести полную власть над своими желаниями не так легко. Первый шаг здесь – понять, что есть собственно "я". И перестать отождествлять себя со своим телом.