Приговоренные к войне
Шрифт:
С годами я стал видеть её реже и не так отчётливо. Кирпичная кладка расплывалась в смазанный коричневый фон, лестницы – в неровные опоясывающие линии. Впрочем, это уже было неважно – я и без того знал, что башня существует. И стал жить с этим дерзким знанием.
Пускай я всё хуже видел саму башню, но зато, как мне казалось, стал слышать голоса строителей, долетавшие оттуда – из поднебесья. С каждым разом они становились всё громче, словно зодчие ссорились и спорили до хрипоты. И мнилось, от их ругани – на стене башни в самых разных местах появлялись трещины, ползли в разные
Каково же было моё удивление, когда в девятнадцать лет от роду в мои руки попала Библия. На её страницах, среди прочего, нашлось место и для моей башни – там её величали Вавилонской! И ещё там всё было растолковано. В том числе – что ожидает тех, кому до срока тесно на земле. А уж тем более тех, кто без пропуска ломится в небесные врата.
Уже став взрослым циником – других в спецназе вряд ли сыщешь – я неожиданно начал восхищаться не запредельным стремлением ввысь, и не вызовом, брошенным строителями.
«Вот-вот… безбашенными строителями, мечтавшими обрести свою башню», – непременно схохмил бы Антил, но его тогда попросту не существовало в природе. Я ещё был цельным внутри и не спорил сам с собой.
Восхищался же я совершенно иным. Контрмерами, предпринятыми противоположной стороной. Ведь, по сути – это было одной из первых специальных операций. Классика моего «жанра»! Случай, не попавший в учебный конспект только по рассеянности моих наставников.
Чем не спецоперация?! Одним неочевидным, неброским действием второго плана поставить крест на чьих-то потугах победить.
Задумка была простой, как всё гениальное. Это место в Писании (Бытие, 6–9) я помнил дословно. Оно даже звучало внутри меня со специфическим церковным причитанием.
«И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать… Сойдём же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого… И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город… Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле».
Имя ему – Вавилон.
Когда мне исполнилось девятнадцать, я наконец-то узнал название снившегося мне города, казавшегося пустырём в сравнении с башней.
Знать бы тогда, что сам в одночасье окажусь в открытом безграничном пространстве, на незримой кирпичной кладке. Между Землёй и краешком Чужого Неба. В компании таких же строителей. С одной лишь разницей: с той стороны нам противостоят не боги, а в лучшем случае – их недобросовестные посредники. Да и мы не рвались к запретному небу, а всего лишь пытались дотянуться до инопланетных нелюдей, возомнивших себя богами.
…У каждого – своя правда.
А если разобраться – ещё и не одна. Много-много правд. Для себя. Для близких. Для дальних. Для далёких и недалёких. Служебная и личная. Щадящая и безжалостная. Убивающая и реабилитирующая. Её редко употребляют в чистом виде, всё больше смешивают в коктейли, или крошат на кусочки в общем блюде. Но, сведённые воедино, эти правды зачастую образуют салат из лжи – отраву с непредсказуемым вкусом и последствиями.
Амрина всё чаще в последнее время представляла себя сидящей перед огромным блюдом с этим салатом.
Кушать подано!
Вот только аппетит капризничал. Никак не приходил – ни до, ни во время еды.
«Брезгуешь? – Она всё чаще задавала себе этот вопрос. – А разве это не ты участвовала в приготовлении этого блюда, девочка?»
Не-ет, брезгливости не было. Была оторопь. От того, что уже нельзя как в детстве закрыть глаза и вроде бы спрятаться в невидимый домик. Нельзя встать и уйти. Нельзя все переиграть. Салат получился знатный – каких только ингредиентов в него не было намешано!
Амрина сидела и, подобно сытому человеку, который ради приличия силится что-то отыскать в предложенном ему блюде и копается в нём вилкой, – пыталась разобраться во всём этом напластовании ущербных, выгодных только ей, полуправд и откровенного вранья. Ох, как бы она не хотела, чтобы её избранник хоть когда-нибудь узнал, СКОЛЬКО и ЧЕГО намешано внутри той, которую он полюбил!
Она вертела, как меню, «список лжи от Амрины».
Его возглавляла специальная, предназначенная для земных ушей, ложь, созданная Инч Шуфс Инч Вторым. Здесь она, его дочка, выступала щедрым сеятелем этой лжи, начиная с участия в процессе вербовки земных воинов-одиночек и заканчивая одурманиванием правдоподобными лозунгами правителей и военачальников, ведущих за собою тысячи и тысячи воинов.
Выступала сеятелем истины… пока не созналась землянам, что сеяла мифические зубы дракона, из которых вырастали целые поля воинов. Но, даже сознавшись, в порыве чувств, она не сказала главного: что именно эту ложь, ставшую тут же полуправдой, ей было РАЗРЕШЕНО сказать в особом критическом случае. Не сказала, что это также входило в задание. Хотя… Амрина подозревала, что и здесь были недомолвки, что, выполняя указания отца, она тоже являлась всё той же игрушкой, не знавшей полной правды.
Далее шла ложь перед своей собственной расой. Выплеснувшаяся из секретных научных лабораторий весть – не предусмотренная никакими регламентами утечка информации – о существовании Чёрных Звёзд. Весть, сама обугливающая всё живое не хуже лесного пожара. А существуют ли они, эти Пожиратели Пространств?! А если даже и существуют, то в таком ли виде? И не использован ли этот слух во исполнение чьих-то, неведомых пока, далеко идущих планов? Ложь. В изначальном утаивании сенсационного открытия. Но ещё большая ложь – в доведении слухов об открытии до размеров паники.
Как дополнение к блюду – ложь перед отцом. Перед тем, кто сотворил ее. Кто создал запретные знания и доверил их своему творению. Ложь в виде невысказанной правды о том, что у неё появилось Собственное Мнение.
И в завершение – главная боль. Ложь перед Аленьким…
За этот недолгий период она не смогла полностью довериться ему… Или не успела? Не успела рассказать главное. Поистине главную правду, а не тот правдоподобный фрагмент, который ей было вменено РАССКАЗАТЬ при любых раскладах!