Прихоть русского немца

Колычев Владимир Григорьевич

высокой травой. Узкая, не более полукилометра, она вклинивалась в лесной

массив. Ее длину трудно было определить, на глазок не меньше трех

километров. Никаких коз поблизости не наблюдалось, но Ришелье

решительно направился к южной оконечности поляны. Шагая за ним, Настя

подумала, что животные, в отличие от людей, сохранили ориентацию по

запаху. Вот она ничего не чувствует, а Ришелье наверняка унюхал, где

находятся его подопечные. А ведь у первобытных

людей наверняка было

обоняние не хуже. Увы, сначала люди лишились чуткого запаха, а потом и

острого слуха.

Она где-то прочла, что пару веков назад люди слышали, как падают листья.

В том, что любой падающий предмет издает звуки, Настя не сомневалась.

Воздух, несмотря на прозрачность, настолько плотный, что любое сжатие

сопровождается каким-либо аккомпанементом. Оторвавшийся от

материнского ствола листок, кружась в воздухе, возмущает атмосферу и та

вибрирует, сигнализируя о его падении. Современным людям услышать сие,

увы, не дано. И кто может сказать, какие другие не менее значимые качества

были утрачены по мере того, как человек приспосабливал природу под

собственные нужды?

Взять тех же бабушек, способных с помощью заговоров излечивать

заболевания, которые нынешним эскулапам не по зубам. В восьмом классе

Настя выглядела гадким утенком: сверстницы похорошели, ударились в рост,

округлились, приобрели соблазнительные формы, включая задорно

выпирающие грудки. В классе образовалась элита из физически

сформировавшихся девиц, а она осталась похожей на подростка -

худосочного и костлявого. Вот и стала, волнуясь, грызть ногти. Сколько

мама ее за это не шпыняла, ничего не помогало. Закончилось тем, что

однажды у нее опух палец. Сначала она не обращала внимания на ноющую

боль, терпела до тех пор, пока палец не превратился в огнедышащую

красную сардельку. Пришлось пойти на прием к дерматологу. Тот

диагностировал панариций. От лекарств только тошнило, а краснота

неукротимо ползла по руке. Боль была нестерпимой, Настя готова была и

всю кисть отпилить. Ампутации удалось избежать благодаря соседке бабе

Клаве. Увидев руку девочки, старушка размотала бинты и запричитала: "Ой,

боженька, страсть небесная! Да как же тебя, девонька, угораздило подцепить

такую заразу?". Она затащила маму Насти в другую комнату и долго что-то

забористо ей выговаривала. Последующие события Настя запомнила плохо:

раннее утро, электричка, старенький деревенский домик и участливые

голубые глаза старушки в темном платке. Та приказала ей опустить больную

руку в алюминиевую миску с водой и, поглаживая багрово-красную кисть

тремя

колосками пшеницы, что-то нашептывала. Потом настоятельно

посоветовала обернуть больную руку двумя платками: снизу красным, а

сверху пуховым, и ни в коем случае не снимать в течение недели. Три дня

Настя мужественно терпела, хотя свербеж был невыносимым. Не выдержав

пытки, со слезами объявила матери, что снимет платки. "Потерпи минутку" -

взмолилась мама и перепуганной птицей вылетела из комнаты. Явление бабы

Клавы было предсказуемым. Старушка присела на кровать, осторожно

приподняла ее руку. "Ты ничего не зришь, потому что видеть надо не

глазами, а сердцем. Душа у тебя, как у птички, безвинная и бесхитростная.

Но запомни: ты уже попала в черный круг, хоть и не по своей воле. Выход

один: смирись с мукой, позволь ей лютовать, сколько захочется, думай

только о том, что рано или поздно она исчерпается. А пойдешь поперек - зла

наживешь. Поняла?". Настя покорно кивнула. Единственное, что до нее

дошло, - нужно дотерпеть. Впрочем, к вечеру зуд утих и девушка спокойно

уснула. Через три дня избавилась от надоевших платков - поврежденная рука

ничем не отличалась от здоровой. С той поры грызть ногти перестала, а когда

волновалась, щелкала семечки. Вспомнив, что они тоже вышли боком -

пришлось устроить капремонт передних зубов - Настя невольно сбавила шаг

и пребольно бахнулась ногой о камень. Нагнувшись, потерла большой

палец, а когда поднялась, не увидела Ришелье. Огляделась, пытаясь понять,

куда он делся, но доходившая до пояса трава надежно скрывала животное.

Хуже всего было то, что она и понятия не имела, как вернуться на кордон.

"Козел - он и в Африке козел", - обозлилась девушка, хотя и понимала, что в

случившемся виноват отнюдь не Ришелье. Вспомнилось, как знакомый отца,

работавший в таксопарке, рассказывал, что можно проездить много лет и ни

разу не проколоть колесо, но когда везение заканчивается, то едва ли не

каждый день приходится ремонтировать пробитую резину. Что-то многовато

в этом году на ее голову свалилось напастей. Прямо-таки косяком пошли.

Что бы это значило?

Настю кто-то толкнул в задницу и хотя прикосновение было несильным,

она развернулась, как ужаленная. Перед нею стоял Ришелье. "Миленький

мой, ты вернулся", - расчувствовалась Настя и, присев, обняла козла за шею.

Девушка разрыдалась. Напряжение, в котором она пребывала последние дни,

вырвалось наружу, ей захотелось, чтобы ее пожалели. Навалившись на козла