Приключения 1974
Шрифт:
— А шпоры носишь!
И качал папахой с нестерпимо алым верхом.
И долго еще слышится Дынникову его голос из соседней комнаты, где, оторвав Катю от дела, изливал душу командир. Устав жаловаться, он принимался рассказывать о погонях за батьками и атаманами, о сабельных схватках, о том, как один на один вот этой правой рубал в бою и махновцев и григорьевцев, и при этом всегда получалось, что самый главный бандит пускался наутек, а командир догонял его, валил с седла и приводил пешего и на аркане. Слушая это, Дынников корчился от раздражения,
При этом Дынников отчетливо представлял заинтересованное Катино лицо, кричал ей, чтобы зашла, и, дав пустяковое поручение, нудно выговаривал за мелкие и давние провинности и отпускал не раньше, чем командир, устав ждать, уходил восвояси.
— В другой раз накажу, — говорил Дынников Кате на прощание и углублялся в свою сводку: карманная кража, поджог, растрата...
А весна набирала силу. Снег сошел не только на взлобках, но и в падях и по оврагам, в городе влажно пахло травой и под окном Дынникова, застя солнце, взмахивал зелеными знаменами многорукий тополь.
Недели через три после вербного в милицию с дальнего конца уезда добрался подпоясанный сыромятным кнутом мальчишка и принес за подкладкой треуха замусоленную бумажку. Верный человек, посланный в банду, давал знать, что скоро Неклюдов выйдет из леса и что задумал он в конце этого месяца или в начале следующего идти на город, на банк, а потом в случае удачи распустить своих и пробираться самому с награбленным в Центральную Россию. Помочь же ему в налете будто бы должны люди в городе, о которых ничего конкретного узнать не удается.
Дынников расспросил мальчишку, где и как он получил письмо, допытался, что от дедки, общественного пастуха, а тот, в свою очередь, от ночного постояльца, похожего вроде бы по описанию на известного Дынникову партийца, накормил посланца пайковым супом и отпустил назад, наказав держать язык за зубами.
Тем же вечером дома на двери Дынников обнаружил тетрадочный листок с угольным рисунком — череп и скрещенные кости над могильным холмиком — и подпись:
«Привет от Неклюдова».
Партиец не ошибся: у банды в городе были свои люди.
Листок Дынников спрятал, а Кате продиктовал приказ полуэскадрону с вечера идти по волостям на свободный поиск банды и долго потом втолковывал горячему кавказцу, что приказ этот выполнять не следует — надо только выйти за город, в заовражье, и ждать там, держа с милицией полевую телефонную связь.
Наконец командир уяснил, в чем дело, и, разом простив Дынникову былые несправедливости, побежал поднимать своих джигитов, которые и впрямь застоялись и от скуки начали уже потихоньку бузить.
А несколько часов спустя Дынников узнал о Кате такое, что заставило его сначала призадуматься; а под конец прийти к твердому решению уволить ее из милиции как чуждый и враждебный революции элемент.
О казалось, что Катя знакома с Неклюдовым.
А вышло все на поверхность так.
Дынников, озабоченный мыслью, что где-то в городе, неразысканные, бродят неклюдовские пособники и, вполне возможно, ищут случая свести с милицией счеты, подумал вдруг, что Кате ежедневно приходится одной идти через весь город и что ее спокойно могут подкараулить и если и не убить, то сделать с ней самое нехорошее, грязное. Подумав это, он даже вскочил из-за стола, опасаясь, что она уже ушла, и на миг ему стало до того страшно, что сердце его ухнуло куда-то вниз, как сорвавшийся с обрыва камень. Успокоился он и малость пришел в себя, лишь расслышав за стеной спотыкающийся стук — Катя хотя и выучилась обращению с «ремингтоном», но печатала медленно, одним пальцем и била по клавишам изо всех своих слабых сил.
Преодолев привычную робость, Дынников на деревянных ногах, еще более мрачный, нежели обычно, зашел в канцелярию и, кося глазом, сказал Кате, что хотел бы встретиться с ее отцом, учителем Истоминым, и переговорить относительно вечерних курсов для милиционеров. Партия и товарищ Ленин — в газетах об этом писали — призывали партийцев и всех трудящихся людей учиться, и Дынников, самоучкой постигнувший и письмо и арифметику, обрадовался и газетку с ленинскими словами держал при себе. И уже не раз говорил с начосочем, что неплохо бы соорудить для милиции хоть какие курсы, и они вдвоем мозговали, где взять денег на оклад учителям и талоны для них же.
— О курсах, с папой? — сказала Катя. — А когда?
— Сегодня.
— Не знаю, — сказала Катя задумчиво. — А разве?.. Впрочем, попробуйте, может быть, он и согласится.
— Еще бы! — сказал Дынников, который вдруг сообразил, что если Истомин согласится, то можно будет собирать курсы у него на квартире, а следовательно, и видеть Катю не только по службе. И даже иногда провожать ее на законном основании от милиции до дома. И говорить по дороге не только о входящих-исходящих и прочем нудном, как зубная тягость, делопроизводстве.
Он подождал, пока Катя уберет «ремингтон», и вышел с ней на улицу в пугающую темноту. Крышку деревянной коробки маузера он отстегнул еще на лестнице и потихоньку перевел флажок предохранителя в положение «огонь», а саму коробку передвинул вперед, чтобы была под рукой.
Катя шла быстро, торопясь, и Дынников молчал по дороге, то и дело сбиваясь с шага и тоже невольно частя. Это мешало ему вглядываться в опасные тени переулков, и он обрадовался, когда подошли к ее дому. Знакомая собака выбралась из лаза под воротами, обнюхала его руку и облизала ее.