Приключения 1984
Шрифт:
Несколько раз отец спотыкался, но все же упорно полз вслед за огромным горцем, на спине которого, подвязанная снизу широким платком, сидела, как в люльке, Ширин. У отца в груди хрипело и булькало, и я вдруг пожалел его. Ему ведь было еще труднее: он навьючил на себя хурджун и мешочек, пусть небольшой, но я-то знал, какой тяжелый!
И вот, когда мы совсем изнемогли, когда я подумал, что у следующего камня упаду и умру, наш проводник произнес:
— Дошли.
Оказывается, верзила этот тоже устал! Он снял чалму и обтер ею лицо и грудь. На трехгорбой
Горец отдохнул, потом сдвинул в сторону большой и плоский, похожий на блюдо камень и нырнул в какую-то яму. Вскоре он вылез наверх. В руках у него оказалась плетеная клеть, к которой была привязана толстая веревка, смотанная в кольцо. Он нащупал в темноте на краю отвесной скалы колесо с желобом, продел в него веревку, и устройство для спуска было готово.
— Рассчитывайся, хозяин, — велел проводник. — И садись вместе с дочкой.
— А выдержит ли веревка? — с опаской спросил отец.
— По трое мужиков спускалось, — сказал горец. — А может, трусишь? Тогда пошли обратно.
— Нет, что вы! — отец поспешно отсчитал золотые монеты и проговорил, садясь в клеть: — Свою утреннюю молитву я посвящу вам и вашему достойному родителю.
Верзила снова захохотал, хотя и негромко. В темноте сверкнули его зубы.
— Добавил бы лучше пару золотых, — сказал он. — Толку мне от твоего бормотания!
Он напрягся, упершись ногами в камень, спросил:
— Сели?
— Да, — тихо ответил отец.
— Помни, что я сказал! Справа от площадки начинается тропа. Спускайтесь по ней спокойно. Она широкая.
Он отпустил веревку. Колесо заскрипело, отец и Ширин исчезли в пропасти.
Мне стало жутко. Я заметался. Пришел в себя, когда проводник поднял меня за шиворот.
— Садись живей! — зашипел он мне в ухо.
— Не хочу, не хочу! — сдавленно выкрикнул я.
От удара в затылок потерял сознание. Пришел в себя уже внизу. Отец вытащил меня из плетеной клети, и она ушла вверх. Мне почудилось, что все мы находимся на дне страшного зиндана. Так оно, в сущности, и оказалось. Предчувствие, которое охватило меня, когда мои ноги едва коснулись чужой земли, не обмануло.
Отец не дал нам передохнуть. Мы шли весь остаток ночи и на заре оказались в зеленой долине. Едва я прилег, как уснул каменным сном. Когда открыл глаза, увидел высоко в голубом небе солнце, уже склонившееся ко второй половине дня. Увидел и отца. Он беседовал со стариком, крепкие руки которого сжимали чабанский посох. У ног старика, не спуская глаз с моего отца, лежала куцехвостая собака. Время от времени уши ее шевелились, но с места она не поднималась.
— Проснулся, сын мой, — сказал отец с непривычной ласковостью в голосе. — Поздоровайся с дедушкой чабаном.
Старик повел нас к своей юрте и предложил почетное место как самым дорогим гостям. Давно я не пил такого вкусного айрана, как тот, которым угостил нас старый чабан! Я и Ширин с удовольствием поели и выбежали на луг. Мы носились с ней среди сочной зеленой травы, позабыв обо всех злоключениях. Ширин гонялась за бабочками, рвала весенние цветы. Когда мы вернулись, отец молился. Конец своей молитвы он посвятил нашей матери. Такое случалось нечасто. Я вспомнил мать, ее ласки, доброту. Ширин глянула на меня и испуганно спросила:
— Брат, тебе в глаза что-то попало? Я знаю, — вдруг догадалась она, — это ты маму вспомнил. Расскажи, какая она была?
Я молчал, и Ширин ответила самой себе:
— Мама была самая хорошая.
Неделю спустя, следуя от стойбища к стойбищу, добрались мы до большой дороги, а потом и до столицы шахиншаха. Издали город виделся очень красивым, но улицы, на которые мы ступили, были кривы и грязны. Дома слиплись боками и, казалось, поддерживают друг друга, чтобы не свалиться. В воздухе царило зловоние. У меня закружилась голова, даже тошнота подступила к горлу.
На каждом шагу нас донимали нищие, совавшие едва ли не в лица нам грязные руки. Дервиши гнусаво распевали священные песни. Они трясли худыми телами, и я готов был отдать им последнее, только бы успокоились. К сожалению, карманы мои были пусты: отец хранил все деньги у себя.
Мы порядком устали, и отец спросил у мальчика-водоноса, где ближайшая мечеть. К моему великому изумлению, отрок этот, проживающий в мусульманской стране, задумался, а потом неопределенно ткнул в пространство. Мы повернули было туда, куда он указал, когда совсем с противоположной стороны послышался крик муэдзина. Мы оглянулись, свернули за угол, и оказалось, что мечеть находится едва ли не в двух шагах.
Отец снял хурджун, велел мне следить за Ширин, а сам, захватив заветный мешочек, поспешил на молитву.
Мы с Ширин, утолив голод оставшейся лепешкой, ждали отца, пока не задремали в тени.
Шум заставил меня вскинуться. Я увидел, как на углу улицы на глазах у толпы двое полицейских подсаживали в крытый грузовик нашего отца. Он не сопротивлялся, только искал кого-то глазами. В них были отчаяние и ужас. Никогда не приходилось мне видеть отца слабым, раздавленным. Вдруг я понял: он ищет меня! Я бросился к машине, расталкивая локтем зевак, и подоспел вовремя: отец скинул мне на руки свой мешочек, а полицейские не заметили этого. Лишь один из них счел, что я осмелился слишком близко подойти к грузовику.
— Куда лезешь, щенок шелудивой собаки! — закричал он и ударил меня дубинкой по голове.
В толпе загоготали. Взревел мотор. Я побежал вслед за грузовиком, но услышал позади отчаянный крик и понял, что это Ширин. Я вернулся к ней, хотел что-то сказать, но язык меня не слушался. Я упал. А когда пришел в себя, был уже вечер. Надо мной склонилось распухшее от слез лицо сестры. Волосы ее растрепались, кожа на лбу была рассечена, щеки в царапинах, из-под разорванного платья торчали ключицы. И все же в ее больших глазах мелькнула радость.