Приключения-75
Шрифт:
Тогда он рывком, отталкиваясь руками, сбросил тяжесть со спины. Сел. Но оставался слеп от сверкающих радужных кругов перед взором.
Инспектор дышал. Дышал глубоко, взахлеб, не чувствуя ни ночной прохлады воздуха, ни его аромата и густоты. Ощущения он осознал через несколько секунд. Взгляд уперся в кромешную темь, огненные круги растаяли.
Стих звон в голове. Семен услышал ручей.
Пошарил ладонями во тьме, нащупал твердый край ямы. Он поднялся легко и удивился. Сел на жесткий каменистый край. Потянулся к поясу. Пистолет на месте.
«Карабин... Он, наверное, где-то тут, — подумал инспектор, но лезть обратно, опускаться в яму тотчас ему очень не хотелось. — Подожду. Отдышусь. Потом».
И Семен вспомнил: тупой удар в спину, звук выстрела и медленное сползание вниз по крутому склону распадка...
Дальше была тьма, не такая, полная простора темнота, в которой есть влажность, лепетанье воды и запах земли, а пустая тьма, и все.
Он чувствовал себя опоенным. Инспектор удивился лености своих мыслей. Каждая существовала как бы сама по себе. Всплывала на поверхность сознания и сразу же исчезала в глубине, и инспектор был не в силах задержать ее, сосредоточиться на ней.
Сначала он объяснил свое состояние необычностью условий, в которых оказался. Однако, вспомнив об ударе в лопатку, о выстреле, Семен пошевелил мышцами спины, но не ощутил сильной боли. Место ранения онемело, словно десна после укола перед удалением зуба.
«Это ли важно? — спросил он себя. — Нет. Конечно, нет! Главное в другом. Если тебе посчастливилось выжить, иди той же дорогой. И будь рад, что можешь идти и можешь делать свое дело. Дисанги прав, жизнь нужна прежде всего для дела. Вот и у тебя, Семен, есть возможность доказать это. Рана раной, и о ней потом, а сейчас дело... Ты жив, пистолет при тебе... Значит, тебя не обезоружили? А карабин?»
Инспектор спустился в неглубокую, очевидно, вырытую на скорую руку яму и, покопавшись в песке и гальке, нащупал карабин. Потом фуражку.
«Очень важно, что тебя старались убить, а не завладеть оружием, — подумал инспектор. — А бинокль?»
Бинокль тоже нашел в яме. Мысли прояснялись с каждой минутой, и Семен воспринимал это как удивительную радость. Инспектор снова отметил про себя, что двигаться он может свободно.
«Котомка и плащ в балагане Комолова. Комолов... Комолов... Из его сидьбы стреляли! Где ж он сейчас?»
И тогда старший лейтенант решил: основное, что ему необходимо сделать прежде всего, — вернуться к балагану.
«Так вот и явиться? — остановил себя Шухов. — Что мне нужно узнать? Обстоятельства своего ранения? Да. Причину, почему в меня стреляли? И это. Но не только. Надо разобраться в сути дела. Смогу ли? Пока еще тот или те, которые решили меня убить, чувствуют себя в безопасности. Спокойны они или нет — другое. Но в относительной безопасности они не сомневаются. Выходит, следили за мной. Прав был Дисанги».
Еще поднимаясь из распадка, Семен увидел поодаль свет костра
Устроившись у прогала в листве, метрах в пятнадцати от костра, Семен Васильевич увидел у огня двоих.
Взволнованный, в шапке, сдвинутой на затылок, Антон Комолов говорил, прижав руки к груди:
— Ты не представляешь... Ты представить себе не можешь, как я тебя понимаю, Гришуня! Григорий Прохорыч, не убийца вы! Не хотели вы убить инспектора. Я же понимаю. Вы не представляете, как я вас понимаю.
— Чего тут... — отмахнулся Гришуня, потупив голову. — Понимай не понимай — стрелял-то я. Спасибо за поддержку и сочувствие.
— Нет, так нельзя. Это не по справедливости.
Комолов покачивался из стороны в сторону от сильного волнения и какого-то душевного восторга, понять который инспектор пока не мог.
— Чего тут. Справедливость... Кто станет разбираться? Убит человек, старший лейтенант милиции. Это пойми, Антоша! Да и кто тебе поверит?
— Мне-то и поверят! Молод, струхнул в сумерках, когда шум позади услышал. Поверят, обязательно поверят! Ты не сомневайся. Услышал шум — кинул пулю.
— А ты шум-то слышал?
— Шум?
— То-то и оно. Не слышал. Какой там шум был? Не было шума. Ветки заиграли, и будто медведь полез. Я так и скажу. Мне поверят.
— Надо же, — вроде бы не слушая Комолова, продолжал Гришуня. — Надо же так... И вся жизнь насмарку, все дела и вообще... мечты. А как много хотелось сделать!
«Кто ж это Гришуня, Григорий Прохорович? — спросил себя инспектор. — Не знаю, не видел, не встречал такого... Откуда он? И что такое важное делает?»
— Теперь крышка! — продолжал Гришуня. — Кто поверит опытному человеку, что так обманулся?
— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.
— С чем? Ерунда...
— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты... ты нарочно взял все на себя, жалея мою молодую жизнь!
— И я не старик.
— Тем более мне поверят! Несовершеннолетний.
— А где доказательства? Где они, Антоша?
— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который мне выдавать не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласие твое не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя, и не знаю совсем. Совсем не знаю!
— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.