Приключения Аввакума Захова(сб.)
Шрифт:
— Я никогда не лазил по деревьям, — сказал он. — Один мой родственник упал с груши и сломал шею. Этот случай навсегда врезался мне в память.
— Но у тебя под окнами не груша, а черешня, — усмехнулся Асеи.
— Все равно, — вздохнул Аввакум. — Черешня — такое же дерево, как груша. И, кроме того, я осторожный человек. Не люблю рисковать.
— Но ты не сердишься на меня за вчерашний визит? — спросил Асен. — Я зашел с самыми лучшими намерениями и, мне кажется, сделал для тебя доброе дело.
— За что ты будешь в свое время достойно вознагражден! — сказал со смехом Аввакум и подбежал к Виолете, чтобы взять у нее из рук поднос.
Разговор перешел на другие темы. Асен спросил:
— В углу за шкафом я видел небольшой кинопроектор. Зачем он тебе?
Аввакум
— И ты молчал, что у тебя такое сокровище! Обладать таким богатством и не пользоваться им! Это неслыханно! Уверяю тебя!
Он окинул аппарат опытным взглядом старого специалиста и с удовлетворением покачал головой.
— Чудесная штучка! Ты умеешь снимать обыкновенным фотоаппаратом? Да? Э, тогда ты через три дня будешь запросто управляться и с этой камерой. Если у тебя есть хоть немного смекалки — а у меня есть основания полагать, что ты смекалист сверх меры, — то через неделю ты уже будешь крутить в этой приятной и уютной гостиной свой собственный фильм, а мы с Виолетой будем зрителями.
«Держится со мной так, как будто уже намертво схватил меня когтями», — подумал Аввакум, раскуривая трубку.
— Не знаю, когда и как я смогу отблагодарить тебя, — ответил Аввакум с приветливой улыбкой. — Но если твоя невеста не имеет ничего против, я согласен сейчас же приступить к первому уроку.
— Если я вам мешаю, я уйду к себе, — сказала Виолета. Она испытующе посмотрела на Аввакума и спросила, нахмурив брови: — Может быть, мне в самом деле лучше уйти?
— Как раз наоборот, — возразил Аввакум. Он отвел взгляд в сторону, чтобы не встречаться со знакомым взглядом. — Напротив, — повторил он, — ваше присутствие более чем желательно. Вы даже не представляете, как полезно ваше присутствие!
Аввакум рассмеялся, за ним рассмеялся и Асен. Они оба смеялись раскатисто, по-мужски, исподлобья бросая друг на друга молниеносные, сверкающие, как сабельные удары, взгляды. Виолета удивленно наблюдала за ними.
А в общем вечер прошел как нельзя лучше.
Аввакум показал свои редкие книги, несколько старинных гравюр и, пока они болтали о том, о сем, расспросил режиссера, где он живет и доволен ли своей квартирой. У Асена почему-то развязался язык, и Аввакум разузнал много интересных подробностей. У дяди, оказывается, была квартира в центре, но он каждую осень с наступлением туманов переселялся в загородный особняк; там, на верхнем этаже, у него были спальня и кабинет. За порядком в доме следила пожилая женщина, которая приходила по утрам. В нижнем этаже помещались кухня и столовая, но ими не пользовались потому, что дяде приносили обеды из города Помимо того, что он страдал одышкой, после инсульта он стал волочить правую ногу и поэтому редко спускался вниз. Весь первый этаж был в полном распоряжении Асена; в кухне он спал, а столовая служила ему гостиной и рабочим кабинетом Дядя собирался на днях перебраться в свою осеннюю «резиденцию» и Асен пообещал Аввакуму познакомить их — он должен узнать, что это за человек. Попробуй поспорить с ним в решении задач, кроссвордов, одолей его в шахматы, и тогда ты поймешь, что значит мастерство и настоящий ум.
Аввакум поблагодарил за приглашение и сказал, что он с нетерпением ждет встречи с таким исключительным человеком. А про себя подумал: «Либо Асен — причудливое сочетание таланта с легкомыслием, и поэтому, нанося мастерские удары, он шутя открывает свои карты и позиции, либо, не найдя серебряной чаши Ичеренского, считает меня безвредной личностью, либо глубоко убежден, что держит меня в своих руках и может ликвидировать в любой момент, когда будет приказано». Из этих трех возможностей третья казалась Аввакуму самой вероятной и приемлемой, а именно та, что Асен возомнил, будто Аввакум «уже у него в кармане». «Поэтому, — решил Аввакум, — надо прежде всего лишить его возможности видеть в темноте». Провожая гостей. Аввакум сказал:
— Дорогие друзья, разрешите мне сделать вам скромное предложение. Как вы знаете, я старый холостяк и очень одинок. Не хотите ли вы пойти вместе со мной в театр? Сейчас идет «Ромео и Джульетта» — прекрасный спектакль. Я берусь добыть билеты и буду ждать вас у входа. Вы согласны?
— О! — Виоле га радостно улыбнулась и, не дав Асену вымолвить слово, живо воскликнула: — Разумеется, согласны. Мы пойдем! — Прижавшись к жениху, она повторила: — Непременно пойдем!
— Да, «Ромео и Джульетта» — прекрасный спектакль, — авторитетно подтвердил Асен. — Хотя лично мне подобные пьесы не импонируют. Я предпочел бы…Макбет». «Макбет» — это пьеса! Но, чтобы сделать вам обоим приятное, я согласен и на «Ромео и Джульетту». Благодарю!
8
В последующие дни Аввакум сделал такие успехи в искусстве киносъемки, что уже запросто снимал стаи вспархивающих воробьев, тучи желтых листьев, гонимых ветром, подполковника, подкрашивающего усы и вдохновенно разглагольствующего о преимуществе дамских корсетов. Он даже сумел исподтишка запечатлеть на нескольких метрах затяжной поцелуй Виолеты и Асена.
Новое увлечение не на шутку захватило его. Можно было сказать, что в последние дни он выпускал из рук кинокамеру только за обедом и во время сна. По вечерам он включал проектор и на гладкой стене комнаты возникал печальный голый лес, низко нависшее над почернелыми верхушками мрачное небо, круги пожелтевшей листвы у стволов, которую ветер подхватывал и равнодушно разбрасывал во все стороны… Окутавшись клубами сизого дыма, Аввакум хмуро глядел на «экран» и по нескольку раз прокручивал эти кадры, потом сменял ролики и на экране оживали другие фрагменты, хотя и менее романтичные, которые он смотрел с не меньшим интересом. То были лица случайных прохожих на тихих улочках, ограды палисадников и фасады домов.
За эти дни его книга об античных памятниках и мозаиках не продвинулась ни на строчку, и причина его творческого застоя коренилась не в его очередном увлечении, не в редких приступах меланхолии. Ему попросту не хватало времени для работы. Он то снимал и просматривал заснятые кадры, то развлекался в компании своих новых друзей или же размышлял о них. С Виолетой он мало разговаривал: о чем мог он, старый холостяк и скептик, говорить с ней — девушкой, только что окончившей гимназию? Но общение с ней доставляло ему радость вроде той, которую он испытывал, любуясь ярко и сочно написанными картинами или слушая школьные песни, будившие память о светлых днях, промелькнувших в жизни, как солнечный луч. Совсем другое дело — Асен. Временами Аввакуму казалось, что этот человек наделен какой-то сверхъестественной ловкостью, способностью куда угодно проникнуть, все достать и притом обладает не только недюжинным умом, но и склонностью к опасному авантюризму. В то же время Асен был задирист до легкомыслия и по-детски жесток. Всем своим поведением, недомолвками, колкими словечками он, казалось, говорил: «Вот видишь, любезный, я очень хорошо знаю, что ты за птица; давно держу тебя под колпаком, и никуда ты от меня не денешься. Но пока не пробил твой час, давай поиграем в жмурки, потому что ты как-никак интересный партнер и поиграть с тобой просто занятно». Нельзя было не признать, что Асен Кантарджиев как противник был галантен и не лишен чувства юмора.
Таким образом, перед Аввакумом возникли сразу две нелегкие задачи: оберегать свою жизнь и вывести на чистую воду Асена. У Аввакума пока не было никаких доказательств его преступной деятельности или связи с преступным миром и поэтому не было оснований просить содействия полковника Манова, который непременно потребовал бы доказательств и фактов. В лучшем случае полковник поручил бы расследование кому-нибудь другому, а Аввакума упрятал бы за тридевять земель…
Что осталось бы тогда Аввакуму? Античные памятники и мозаики? Кинокамера и сентиментальные пейзажи? Из-за этого лишить себя удовольствия разгадать загадку и положить на лопатки достойного противника? Жалкий выбор. Без сомнения, перспективы завязавшейся борьбы сулили куда более интересные переживания.