Приключения Джона Девиса
Шрифт:
Я замер в безмолвном созерцании, потом от целого, которое поразило меня, перешел к рассматриванию деталей. Хотя с того места, где мы находились, море казалось спокойным и гладким, как зеркало, однако неширокая полоса пены, закипавшей у берега, то набегая на него, то отступая, обличала могущественное и вечное дыхание старого океана.
Перед нами была бухта, образованная двумя мысами, чуть левее лежал остров Святого Николая, наконец, под нашими ногами раскинулся порт Плимут, ощетинившийся тысячами мачт, которые казались лесом без листвы. Между тем в бухте курсировали бесчисленные корабли, покидая порт и возвращаясь к суше, с ее шумной жизнью, бесконечным
Мы все замерли, и у каждого на лице отразились чувства, волновавшие душу: отец и Том радовались этой долгожданной встрече с предметом своей страсти, я дивился новому знакомству, а матушка испугалась, будто увидев неприятеля. Потом, спустя несколько минут безмолвного созерцания, отец стал искать в гавани, ясно видной с горы, корабль, которому предстояло разлучить нас. С зоркостью моряка, узнающего судно среди тысяч других, как пастух овцу в целом стаде, он тотчас обнаружил «Трезубец», прекрасный семидесятичетырехпушечный корабль, который величественно покачивался на якоре под королевским флагом, гордо выставив тройной ряд орудий по бортам.
Командиром этого корабля был капитан Стенбау, старый моряк и сослуживец отца. На другой день, когда мы взошли на корабль, батюшку приняли как старинного приятеля и как старшего по чину. Капитан Стенбау пригласил родителей и меня к обеду, а Том попросил позволения обедать с матросами, чему те были очень рады, потому что получили по этому случаю двойную порцию вина и порцию рома. Таким образом, мое прибытие на «Трезубец» стало настоящим праздником, и я, согласно верованиям древних римлян, начинал морскую службу, сопровождаемый счастливыми предзнаменованиями.
Вечером капитан Стенбау, видя слезы, которые, вопреки усилиям матушки, катились из ее глаз, позволил мне провести еще и эту ночь с моими родными, с условием, что на другой день в десять часов я непременно буду на корабле. В подобных обстоятельствах несколько минут кажутся целой вечностью; матушка благодарила капитана с такой признательностью, будто каждая минута, которую он даровал ей, была драгоценностью.
Наутро, в девять часов, мы отправились в порт. Шлюпка с «Трезубца» уже ждала меня, потому что ночью новый губернатор, которого мы должны были доставить в Гибралтар, прибыл и привез приказ выйти в море первого октября.
Страшная минута наступила, но матушка перенесла ее гораздо лучше, чем мы ожидали. Что касается отца и Тома, то они поначалу крепились, но в минуту разлуки эти люди, которые, может быть, за всю свою жизнь не проронили ни слезинки, все же пустили слезу. Я видел, что пора заканчивать эту тягостную сцену, и, прижав матушку в последний раз к своему сердцу, соскочил в шлюпку; она тотчас понеслась к кораблю. Оказавшись на палубе, я сделал прощальный жест рукой, матушка махнула мне платком, и я пошел к капитану, который приказал, чтобы я явился к нему с докладом, как только ступлю на борт.
Он был в своей каюте с одним из офицеров, и оба внимательно изучали карту Плимута и окрестностей, на которой с удивительной точностью изображены были все дороги, деревни, рощи и даже кусты. Капитан поднял голову.
– А, это вы, – сказал он с ласковой улыбкой, – я вас ждал.
– Господин капитан, я так
– Подойдите сюда и взгляните.
Я приблизился и стал рассматривать карту.
– Видите ли вы эту деревню?
– Вальсмоут?
– Да. Как вы думаете, насколько она удалена от берега?
– Судя по масштабу, должно быть, милях в восьми, не меньше.
– Действительно так. Вы, вероятно, знаете эту деревню?
– Увы, я даже не слышал о ней.
– Однако, сверяясь с этой подробной картой, вы дойдете до нее, не заблудившись?
– О, конечно!
– Это нам и нужно. Будьте готовы к шести часам. Перед отправкой Борк скажет вам остальное.
– Слушаюсь, капитан.
Я поклонился ему и лейтенанту и вышел на палубу. Прежде всего я взглянул в ту сторону, где оставил все, что мне было дорого. Город жил своей обычной жизнью, а те, кого я искал, уже исчезли. Итак, я оставил на берегу часть своего существования. Это была моя золотая юность, проведенная среди цветущих лугов, согретая теплым весенним солнцем, озаренная любовью близких. Но все осталось позади – начиналась другая, неведомая мне жизнь.
Прислонившись к мачте, я стоял, погруженный в печальные размышления, как вдруг кто-то слегка ударил меня по плечу. Это был один из моих новых товарищей, юноша лет семнадцати-восемнадцати, который, однако, служил на корабле уже три года. Я поклонился, он ответил на мое приветствие с обычной вежливостью английских морских офицеров, а потом сказал с полунасмешливой улыбкой:
– Мистер Джон, капитан поручил мне показать вам корабль от брам-стеньги [7] большой мачты до порохового погреба. Поскольку вам, вероятно, придется пробыть на «Трезубце» несколько лет, то, думаю, вы будете рады познакомиться с ним поближе.
– Хотя «Трезубец», полагаю, такой же, как и все семидесятичетырехпушечные корабли, и оснащение его ничем не отличается от других, однако я буду очень рад осмотреть его вместе с вами и надеюсь, что мы не расстанемся, пока я буду служить на «Трезубце». Вам известно мое имя, теперь позвольте мне спросить, как зовут вас, чтобы знать, кому я обязан первым, столь ценным для меня, уроком.
7
Брам-стеньга – третье снизу колено составной мачты парусного судна. В зависимости от принадлежности к той или иной мачте различают: фор-брам-стеньги (на фок-мачтах), крюйс-брам-стеньги (на бизань-мачтах) и грот-брам-стеньги (на грот-мачтах).
– Я Джеймс Больвер, воспитывался в лондонском морском училище, вышел три года назад и с тех пор участвовал в двух походах: один к Северному мысу, другой в Калькутту. А вы, верно, тоже учились в какой-нибудь подготовительной школе?
– Нет, я воспитывался в колледже Гарро-на-Холме и три дня назад впервые в жизни увидел море.
Джеймс невольно улыбнулся.
– В таком случае я не боюсь вам наскучить, – сказал он, – все, что вы увидите, будет для вас ново и любопытно.
Я поклонился в знак согласия и пошел за моим проводником. Мы спустились по лестнице и оказались на второй палубе. Там он показал мне столовую футов в двадцать длиной, она оканчивалась перегородкой, которую на время сражения можно было снимать. Потом в большой каюте за этой перегородкой я увидел шесть разгороженных парусиной каморок: это были офицерские спальни. Их также в случае нужды можно было убирать.