Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко
Шрифт:
– Отправляйтесь все домой! Мне некогда вами заниматься!
Эмиль думал, что Альфред будет спасён, как только попадёт к доктору, но теперь, увидев, что доктор качает головой почти так же, как Крёсе-Майя, он испугался. А вдруг уже поздно, вдруг уже нет возможности спасти Альфреда? В нём всё сжалось от боли, когда он это подумал, и со слезами в голосе он умолял доктора:
– Я дам вам свою лошадь, только спасите его… И своего поросёнка тоже, только спасите!.. Скажите, вы его спасёте, да?
Доктор внимательно посмотрел на Эмиля и ответил:
– Я сделаю всё, что в моих силах, но ничего не могу обещать.
Альфред
– Ты здесь, Эмиль? – спросил он.
– Да, Эмиль здесь, – сказал доктор, – но сейчас ему лучше выйти, потому что мне надо заняться тобой, Альфред! Мы вскроем нарыв!
По глазам Альфреда видно было, что он испугался, он не привык иметь дело с докторами.
– Мне кажется, ему страшновато, – сказал Эмиль. – Может, мне лучше постоять рядом с ним?
Доктор кивнул в знак согласия. И Эмиль вцепился обеими руками в холодную руку Альфреда и стоял так, пока доктор разрезал нарыв на другой руке. Альфред не издал ни звука. Он не кричал и не плакал, зато у Эмиля текли слёзы, но он этого и сам не заметил.
Эмиль с Альфредом вернулись домой только через несколько дней. Вся Лённеберга уже прослышала о его подвиге, и все его хвалили.
«Мальчишку с хутора Катхульт мы всегда любили, – говорили теперь люди. – Странно, что его ругают и жалуются на него. А что шалун, так ведь без шалостей мальчики не растут».
Эмиль привёз маме и папе письмо от доктора, и там, среди прочего, было написано: «У вас мальчик, которым вы можете гордиться». И мама Эмиля записала после этого в синей тетради: «Как это утешило моё бедное сердце! Ведь так часто меня охватывало отчаяние из-за Эмиля. Может, я ещё доживу до того дня, когда все в Лённеберге оценят моего малыша!»
Но какие тревожные дни они пережили на хуторе! Когда в то злосчастное утро обнаружилось, что Эмиль и Альфред исчезли, папа Эмиля до того разволновался, что у него заболел живот и ему пришлось лечь в постель. Он думал, что уже никогда больше не увидит Эмиля. Потом, правда, они получили вести из Марианнелунда, и он успокоился, но живот у него всё болел, пока Эмиль не вернулся на хутор и не вбежал в спальню, чтобы отец скорее увидел, что он жив-здоров и снова дома.
Папа Эмиля поглядел на Эмиля, и глаза у него увлажнились.
– Ты стоящий парень, Эмиль, – сказал он, и Эмиль был так счастлив от этих слов, что у него забилось сердце. Это был, уж поверь, один из тех дней, когда он любил своего папу.
А мама Эмиля услышала эти слова и засияла от гордости.
– Да, он молодец, наш Эмиль, – сказала она и погладила Эмиля по лохматой голове.
Папа Эмиля был, как я уже сказала, в постели, а вместо грелки у него на животе лежала крышка от котла. Она уже успела остыть, и её снова надо было нагреть.
– Давайте я пойду, – с жаром крикнул Эмиль, – я теперь мастер ухаживать за больными.
Папа кивнул в знак согласия – он был явно доволен – и сказал, обращаясь к маме:
– А ты налей мне стакан сока.
Да, папе было теперь неплохо – лежи себе в постели, и все за тобой ухаживают.
У мамы Эмиля были ещё дела на кухне, и прошло некоторое время, прежде чем она налила папе сок, но как раз в ту минуту, когда всё было готово, она услышала ужасающий вопль. Это кричал папа Эмиля. Мама тут же бросилась в комнату, а ей навстречу полетела крышка котла.
К счастью, она успела отскочить в сторону, но от страха выплеснула весь сок прямо на крышку. Раздалось ужасающее шипение, и пошёл пар.
– Несчастный мальчик, что же ты так перегрел крышку? – спросила она Эмиля, который стоял совсем растерявшись.
– Я думал, крышку надо раскалить, как железо в кузнице, – пробормотал Эмиль.
А всё произошло оттого, что папа Эмиля задремал, пока Эмиль грел крышку на плите. Когда же Эмиль вернулся в спальню и увидел, как мирно спит его отец, он решил его не будить, а, тихонько откинув одеяло, осторожно положил ему крышку на живот.
Мама Эмиля изо всех сил старалась успокоить папу.
– Погоди, погоди, вот сейчас намажем всё мазью, – уговаривала она его, – и не будет так жечь.
Но папа Эмиля встал с постели.
– Нельзя лежать, когда Эмиль дома, – сказал он. К тому же он хотел поздороваться с Альфредом.
Альфред, ещё очень бледный, сидел на кухне, и рука у него была ещё на перевязи, но он был счастлив и весел. Лина радостно суетилась вокруг него. Когда он появился, она и Крёсе-Майя чистили медную посуду. Все кастрюльки, сковородки, чайники должны были блестеть как золото к рождественским и новогодним праздникам. Но Лина никак не могла заставить себя заняться этим делом и всё угощала Альфреда то соком, то пряником. Сестрёнка Ида тоже не отрывала взгляда от Альфреда, она глядела на него как заворожённая, будто глазам своим не веря, что это он.
Крёсе-Майя сияла, как медный таз, который она чистила, на радостях она не закрывала рта и тараторила о заражении крови так, что в конце концов язык у неё стал заплетаться:
– Тебе ещё повезло, как ещё никому не везло, потому что всё обошлось, да ещё обошлось-то, как ни у кого ещё не обходилось, а обошлось, как должно было обойтись у человека, которому так повезло, как тебе, но поверь мне, хочешь верь, хочешь не верь, а я уж точно знаю, что закровление крови, то есть разаженье крови, то есть зараженье крови, такая болезненная страшность, то есть страшная болезнь, что человек остаётся больным, даже когда он уже совсем выздоровел, – не болен, не здоров, не здоров, не болен, а не здоров, здоров, а не болен, здоболен, а не боров… Боров, а не коров… Тьфу ты!..
Как замечательно провели они этот вечер! Мама Эмиля подала на ужин домашнюю колбасу, приготовленную к Рождеству, и начался настоящий пир.
Все они – и Эмиль, и мама, и папа, и сестрёнка Ида, и Альфред, и Лина, и Крёсе-Майя – сидели вместе в празднично убранной, сияющей медью кастрюль кухне, вокруг стола, на котором горели свечи, и веселились от души.
Колбаса удалась на славу – румяная, с хрустящей корочкой, просто пальчики оближешь! И ели они её со свежей, прихваченной морозом брусникой. Альфред уписывал за двоих, хотя управляться одной рукой ему было нелегко.